— Милиция! — удивительно тонко визжала продавщица с фигурой Мордюковой. — Караул! Милиция!

На нашу беду, «морячок» оказался не один. Его дружки посчитали святым долгом отомстить за лихое и явно злонамеренное врезание его головы в витрину. Кинулись на меня сразу вдвоём. Тут еще очухался Штырь и его братки. Пытались выудить из общей свалки Дюшу. Но дзюдоист уложил сходу одного из них броском через бедро. Ноги поверженного сверкнули в воздухе и смели с соседнего столика трехлитрушку с пивом. С каждой секундой количество наших недругов росло в геометрической прогрессии, как головы у гидры.

Я зарядил кулаком в ухо раздухарившемуся Штырю, оттолкнул какого-то «доцента» в очках, который отважно пытался вмазать мне сушеной воблой, и вытащил из общей свалки Дюшу.

— Валим! Скорее! — дернул я его за рукав.

Но свалить мы не успели. Оглушительная трель свистка перекрыла звуки побоища. Резанула по перепонкам так, что все мигом встали по струнке, как по мановению волшебной палочки. В проеме пивнушки нарисовались трое дружинников. Лица решительные, на шеях галстуки (как же без галстуков-то патрулировать), на руках красные повязки.

Дружинников почитали и боялись почти так же, как милиционеров. Ведь они могли в вытрезвитель доставить и даже обладали полномочиями протокольчик соответствующий административный накатать.

— Спокойно, граждане! — гаркнул один из дружинников, сразу видно, старший, и галстук у него шире, и повязка ярче. — Что здесь произошло?

— Эти двое! — взвизгнула продавщица тыча в нас пухлым пальцем с малиновым ногтем. — Разнесли тут все!

Вот, блин… Собаку съел, а хвостом подавился. Мы уже бочком почти пробрались к выходу. Но затеряться среди толпы не получилось. Граждане почему-то нас опасались, как чумных, и шарахались от нас в стороны. В результате такого непонимания мы стояли на оголенном пятачке, видны, как на ладони.

— Пройдемте в отделение, граждане, — дружинники приблизились к нам, грозно сверкая повязками.

— А мы что? — притворился я немного пьянее обычного. — Мы ничего… Это вон те, это самое. А мы…

В отделение нам никак нельзя. Вскроется, что я мент, и Дюша меня спалит. Значит, будем играть роль до конца.

— Разберёмся, — буркнул старший, и нас вывели под руки.

Краем глаза я видел, как Штырь и его команда спрятались за спинами посетителей. Судя по всему, с милицией им дело иметь тоже, ой, как не хотелось. Еще даже больше, чем нам. Сразу видно, что рыльце в пушку и руки замараны.

Мы вышли на улицу. Солнышко в закат уходит. Мимо спешат прохожие, квакают клаксонами автомобили, на лавочке студенты брякают на гитаре, выдавая хрипотцу общеизвестного голоса: «Идет охота на волков, идет охота…» В общем, жизнь мирная кипит, будто и не было войны в пивнушке.

Дюша что-то лопочет, пытаясь доказать стражам правопорядка нашу кристальную невиновность. Я иду, немного заплетаю ноги, делаю вид, что петь еще могу, а рисовать точно уже нет.

— Алкашня, — шипели дружинники. — Ну ничего! По месту работы сообщим.

Руки у меня свободны. Никто дружинников наручниками не снабжал. Да и незачем было. Никому и в голову не приходило оказывать им сопротивление.