|
– Я понимаю, сеньора. – Хорошо. Послушай, как вам с Мигелем захочется отпереть бар для себя, валяйте. – Она пожала плечами. – Какой смысл спиртному пропадать зря. – Я запомню, миссис Престон. Селеста знала, что это не так. Ни Таня, ни ее муж не пили. Впрочем, все равно: у кого-то в этом доме должна оставаться ясная голова хотя бы для того, чтобы не подпускать стервятников в человеческом образе. Глаза Селесты встретились с Таниными. – А знаешь, тридцать четыре года ты зовешь меня или «миссис Престон», или «сеньора». Тебе ни разу не хотелось назвать меня «Селеста»? Таня замялась. Покачала головой. – Не раз, сеньора. Селеста засмеялась; это был искренний смех женщины, которая хлебнула нелегкой жизни, когда-то гордилась грязью, остававшейся у нее под ногтями после родео, и знала, что победа и проигрыш – две стороны одной медали. – Ну и фрукт же ты, Таня! Я знаю, что ты всегда любила меня не больше, чем пердеж пьяницы, ну да ничего. – Улыбка Селесты растаяла. – Мне по душе, что вы остаетесь здесь в эти последние месяцы. Вы не обязаны. – Мистер Престон всегда очень хорошо к нам относился. Мы хотели вернуть долг. – Вы его вернули. – Миссис Престон прищурилась. – Скажи-ка мне одну вещь, только не ври: первая миссис Престон управилась бы с этой говенной заварухой лучше? Лицо второй женщины не выражало никаких чувств. – Нет, – сказала она наконец. – Первая миссис Престон была красивой, изящной женщиной… но вашей смелости у нее не было. Селеста хмыкнула. – Да, зато с головой все было в порядке. Потому-то сорок лет назад она и удрала из этой чертовой дыры, задрав хвост! Таня резко свернула на знакомую почву. – Что-нибудь еще, сеньора? – Не-а. Но очень скоро я ожидаю шерифа, так что прислушивайтесь. Таня, держась очень прямо и чопорно, покинула комнату и простучала каблуками по дубовому полу длинного коридора. Селеста слушала, понимая, как пусто и гулко в доме без мебели. Конечно, кое-что еще осталось – например, кровать, туалетный столик и обеденный стол внизу – но немного. Она перешла через комнату, достала из филигранной серебряной коробочки тонкую черную сигару. Хрустальная французская зажигалка уже отправилась с аукциона, поэтому Селеста прикурила от спички из коробка с рекламой клуба «Колючая проволока» с шоссе N 67. Потом вернулась на балкон, выдохнула едкий дым и подняла лицо к безжалостному солнцу. Она подумала: «Опять будет пекло». Но ей случалось переживать и худшее. И еще придется. Неразбериха с юристами, администрацией штата Техас и налоговой инспекцией рассеется, как облако под сильным ветром, а потом она заживет по-своему. – По-своему, – сказала она вслух, и морщины вокруг рта стали резче. Селеста задумалась, как далеко ушла от деревянной лачуги в Гэлвистоне. Теперь она стояла на балконе тридцатишестикомнатной гасиенды в испанском стиле, на ста акрах земли – пусть даже в доме не осталось мебели, а угодья были каменистой пустыней. В гараже стоял желтый, как канарейка, кадиллак – последняя из шести машин. На стенах дома, там, где раньше висели полотна Миро, Рокуэлла и Дали, зияли пустоты – картины ушли с аукциона одними из первых, вместе со старинной французской мебелью и коллекцией Уинта, насчитывавшей почти тысячу чучел гремучих змей. Банковский счет Селесты был заморожен крепче, чем шарики эскимо, но над проблемой трудился целый полк далласских юристов, и она знала, что теперь в любой день ей позвонят из конторы с семеркой фамилий и скажут «Миссис Престон? Хорошие новости, золотко! Мы отследили недостающие фонды, и Налоговое управление согласилось взять налоги задним числом, посредством ежемесячных выплат. Конец неприятностям! Да, мэм, старый Уинт все ж таки позаботился о вас!» Насколько Селеста знала, старый Уинт был таким скользким, что куда там совиному дерьму. |
