Ветер заревел в ушах, трепал волосы, сердце словно бы оторвалось, никак не привыкнет к такому вот словно бы падению, сколько бы вот так ни падали, ни разу не стукнет, ждет в ужасе, но Черныш растопырил крылья, принимая удар, те затрещали, а сердце застучало часто-часто, наверстывая за пугливое молчание.

    Крохотные домики выросли, разбежались в стороны, как вспугнутые куры. Лапы Черныша ударились о твердую землю. Иггельд ощутил сильнейший толчок снизу, тело стало таким тяжелым, словно он снова лежал в жару и не мог поднять руки, тут же все прошло, а уже совсем не снизу донесся бодрый голос:

    – Это что, обучаешь скоростной посадке?.. Лихо, лихо!

    Но в голосе звучало и осуждение, возвращая слову «лихо» первоначальное значение. Иггельд сбросил ремни, соскользнул по гладкому, словно отполированный панцирь, боку. Руки Апоницы подхватили, как будто Иггельд снова стал тем подростком, которого учил и наставлял старый наездник.

    Иггельд смотрел на него сверху, возвышаясь почти на голову, обнял, в самом деле ощутив на миг себя ребенком, спросил:

    – Может быть, все-таки мне опускаться где-то за городом?

    Апоница отмахнулся.

    – Во-первых, я живу не на самой городской площади, где устраивают гулянья, это мой двор! А второе, что самое важное, надо им напомнить…

    – О чем?

    Апоница повел его в дом, похлопывая по спине, сказал невесело:

    – Что весь наш город начинался с таких вот игтельдов. Сумасшедших, бросивших уют, города, а то и семьи, ушедших в горы ради драконов! Это уже потом, когда наехали семьи, когда откуда-то взялись люди, что драконов не знают и не любят, но они здесь, все ближе к Совету… Хорошо, что у нас вольный город, нет беров, а берич только один. Но все равно, отрастили животы такие, словно мы родились и всю жизнь протираем зады на равнинах!

    Последние слова произнес с открытым презрением человека гор к пласкатикам, жителям безгорья. Иггельд на пороге оглянулся на Черныша, тот сидел с высунутым языком, а под властным взглядом сурового, но справедливого папочки послушно лег и даже закрыл глаза.

    * * *

    Сестра Апоницы – надо бы узнать ее имя – подала на стол в глубоких глиняных мисках похлебку из пшена, но Апоница взглянул на Иггельда, по губам пробежала короткая усмешка, жестом велел сразу убрать, взамен на столе появились тушки птиц под соусом, а затем и баранье мясо, сваренное в сладком вине. Не успел Иггельд расправиться с этим, как сестра внесла, очень довольная, окорок могучего тура, все помещение заполнил густой мясной запах с возбуждающими приправами.

    В завершение были еще горячие пышные пироги из тонкой муки, медовые, с дроблеными орешками, Иггельд чувствовал, как наполняется, а затем и раздвигается живот, спросил непонимающе:

    – Да зачем все это?

    В глазах Апоницы блестели искорки. Сказал со странной интонацией:

    – Зачем?

    – Да…

    – Весь мир стремится заработать побольше, а потом сесть и жрать, жрать, жрать… Желательно – всякие диковинки. Я купил на всякий случай улиток и всякие ракушки из моря. Если вымочить в уксусе…

    Иггельд отмахнулся.

    – Оставь. Я этим никогда увлекаться не буду.

    Апоница пожал плечами.