Бережет силы? На Ядуна копит? Почему раздумывает, почему медлит?!

– Чужак!!! – Ньяр рухнул перед ним на колени. – Меня убей, только его спаси!

– Дурак! – Волх зло встряхнулся. – Не для того он тебя заслонил, чтобы ты помер!

Эрик застонал, ткнулся лицом в окровавленный снег, закачался в безмолвных рыданиях.

– Отцепись… – Чужак отпихнул меня, наклонился, поднял Бегуна на руки, понес к Судному Дереву.

Тот безжизненным кулем висел – ноги по земле ехали, белое лицо запрокинулось к небу, в ясных глазах застыла печальная улыбка. Последняя улыбка…

Бережно Чужак опустился возле древесного ствола, прижал обмякшие руки Бегуна к коре так, словно врастить его хотел в ствол. Лис рванулся было помочь, но я остановил. Чутьем понимал – нельзя мешать волху.

Он сбросил полушубок, сорвал рубаху, приник голой грудью к ране Бегуна и вдруг запел. Негромко, протяжно, будто зверь лесной по сородичу воющий:

Ты плыви, ладья, на Белу реку,

Серым соколом взвейся к облаку,

У Мокошь‑земли злату нить возьми,

Понеси ко мне, да не оборви!

Опояши сей дуб нитью золотой,

Повяжи сей дуб с Долею людской,

Пусть в корнях его Ендрик‑зверь живет,

Пусть он кровь листам да коре дает!

Затяни на нити свой узелок,

Нареки убитому новый срок!

Я не очень понимал, о чем просит волх, – смотрел во все глаза на Бегуна. Да только Чужак уже встал, стер снежным комом кровь с груди, натянул рубаху, а Бегун по‑прежнему покоился, привалившись к дереву и безжизненно глядя в небо широко распахнутыми глазами.

– Все. – Волх подошел ко мне, вытянул из моих рук свой полушубок. Когда я его поднял? Не помню…

А что он сделал‑то? Постонал, пошептал – и все! Даже кровь остановить не попробовал, мазей да трав не наложил на рану. Хотя я похожие раны встречал – никакие травы здесь не помощники…

– Я сроднил его с деревом, – пояснил Чужак. – Они едины теперь. Хочешь – послушай, каково ему там…

Я покачал головой. Чего мне было слушать, когда мертвое тело перед собой видел? А Медведь пошел, доверчиво прижал ухо к коре, замахал рукой, чтоб слушать не мешали.

Незнати стихли, и даже ньяр поднял голову, доверчиво глядя на охотника. Тоже верить хотел, тоже надеялся…

Медведь постоял немного, неуклюже прижимаясь щекой к дереву, а потом неожиданно широко улыбнулся:

– Он там! Он поет. Я слышу…

Толпа, галдя и перекрикивая друг друга, ринулась к дубу. Про волховку и ньяра забыли совсем.

Лис и Эрик одними из первых прильнули к толстому стволу, замерли, вслушиваясь в свои нелепые надежды.

– Точно…

– Поет…

– И сердце бьется! Слышите – тук‑тук!

– Верно!

Хоть и горько было у меня на душе, а улыбнулся.

Наверное, болотникам так будет легче… Пусть не воскресил Чужак Бегуна, но избавил их от ноющей, рвущей сердце тоски…

– Опять не веришь? – Волх отвернулся от меня, поднял с земли брошенный Эриком меч. – А ведь знаешь – я врать не смею…

Я о том и забыл совсем! Но почему не мог поверить? Болотники и ньяр не сомневались в силе волха, в чудесах, что он творил, почему же я верить не хотел? Ни в кромку, ни в чудеса, ни в богов? Да я и в людей не верил…

Мимо метнулась жалкая всклокоченная баба, упала под ноги Чужаку:

– Убей меня! Не могу жить простой ведогонкой! Не могу без силы! Убей!

Волховка?! Где же ее стать? Где былое величие? Чужак поднял ее, смахнул ласково с заплаканного лица налипший снег:

– Нет, сестра. Ты сама такую муку выбрала.