Глазами на мужа стрельнула:

– Коли ты согласишься…

Ньяру не до выбора было – глядел на нее, будто на Лелю вешнюю, светился весь от счастья. Скажи она: в море кинься – кинулся бы без раздумий. Вот и на слова ее лишь головой кивнул. Хмыкнул я, но ничего не сказал. Не мне его жизни учить, чай, сам не малолеток. Напомнил только:

– Ты к чужим ведогонам не шибко суйся. Помни – ньяров тут не жалуют. Разве что шамаханцы тебя помнят. В случае чего – к ним и ступай…

Он обернулся, сверкнул зелеными шалыми глазами:

– Знаю. И коли печаль‑тоска неизбывная нахлынет, где певца сыскать, возле которого уймется боль, тоже ведаю… Сам, гляди, живым к Беляне воротись да нас лихом не поминай!

Чего мне его поминать, хоть добром, хоть лихом? Душу бередить… И бабу, из‑за которой сюда пришел, забыть попробую… Нельзя помнить все ушедшее и хранить его бережно – станет память, будто сундук, пыльным старьем заполненный, – что на свет ни вытяни, все лишь тлен да прах. Оставлять в сердце надобно лишь самое важное – что поможет не раз, что согреет в ночи ледяной и в жарком бою охладит… Песни Биеровы, хитрость Роллову, верность болотную, Бегуна голос ласковый… Да, пожалуй, еще и доброту строгую, коей Чужак научил.

Медведь и Лис ньяра облапили по‑братски, сговорились в гости друг к дугу ходить и расстались на том же Семикрестке, куда вместе, ног под собой не чуя, спешили, где насмерть стояли против силы злой… Чужак нас тогда, будто на пожар гнал. «Быстрей! Быстрей!» – поторапливал. Прав оказался – еще немного, и опоздали бы мы, не застигли Вассу живой…

Охотники ньяра проводили, встали предо мной:

– Пошли, что ли?

Идти не так уж долго пришлось – всего день да еще полдня. Едва Шамахан завидели, дрогнуло у меня сердце, застучало, заспешило‑заторопило в дальнюю дорогу, к Новому Городу, к Беляне моей…

Вой на воротах нас признали – пропустили с поклонами.

– Чего это они? – подивился Медведь.

Один из стражей, тот, что помладше, на него вылупился, удивился:

– Разве не вы того певуна дивного привели, что волхом в дерево был сокрыт? Разве не вы ньяра понять да простить первыми смогли? Разве не вы волха в смертном бою поддерживали?

– Тебе кто про бой сказывал? – шарахнулся от него Лис.

– Да все о том знают. – Вой пожал плечами, заломил лихо шапку. – Болтают, будто он за Бессмертным к Триглаву пошел. Теперь так и будут гоняться друг за другом да веками биться… А коли убьет все же один другого, то лет этак через десяток убитый в каком‑нибудь человеке вновь возродится и опять пойдет по свету своего врага сыскивать – метаться, то в мире, то у богов, а то и у нас, на кромке…

Я словам воя не удивился. Хоть не мог никогда волха понять, но всегда чуял – ум да сила такие, как у него были, за одну жизнь не накопятся…

Лис же на стража глаза выпучил, замер остолбенело и уж рот открыл – порасспрашивать, да я перебил его. Мне спешить надобно было, а ему еще жить здесь придется – успеет наговориться вдоволь, больше моего будет знать.

– Кто ж правит теперь у вас в городище?

Вой улыбнулся широко, румяные щеки зарделись алыми пятнами:

– Никого нет покуда… Да у нас Князья больше для важности сидели. Народец у нас смирный, а коли бывают драки да ссоры, так и без Князей их разбираем – миром да вечем.

В каждой земле свой закон – не мне их судить, только худо то тело, у которого головы нет. А коли голов много слишком, так и того хуже…

Вой мою усмешку заметил, заторопился:

– А Князя мы все‑таки выберем.