Пока Николаич утрясает ситуацию, а я слежу за состоянием оперированного вивисектора. Спрашиваю у Надежды, которая все время смотрит за дыханием и пульсом и заодно поглядывает на экран мониторчика, что, по ее мнению, происходит с организмом.

— По-моему, нормальный травматический шок, — уверенно говорит.

— Признаки заражения не наблюдаете? — уточняю, хотя и сам вижу это.

— Нет, точно нету.

— Уверены?

— А вы?

— Боюсь поверить, но тоже не вижу симптомов заражения. Вроде бы удалось.

— Братца своего позовите, а? Для полного конвульсиума.

Подзываю родственника.

— Что скажешь насчет клиента?

— Еще минут пятнадцать для гарантии подождать надо, — охлаждает здравым смыслом нашу радость братец.

— Но по времени-то уже должен был бы обратиться?

— В большинстве случаев — да. Достаточно было бы. Но нам нужно что? Нам нужна гарантия. Принятые в медицине девяносто пять процентов уверенности. А вы как малые дети обрадовались. Кстати, нашили вы тут омерзительно, вполне по результату можно присвоить медаль «рукожопые херурги второй степени». Почему второй — разъяснить?

— Это не мы шили, мужики помогали, — ляпаю я и, еще недоговорив, понимаю как по-детски это звучит. И вообще некрасиво — перед младшим братцем оправдываться.

Точно, вон и Надежда ухмыляется краешком рта — думает, что я не увижу.

— Глупая отмазка. Сам ты не лучше шьешь, — усмехается и братец.

— Это мерзкая злонамеренная лжа!

— Нет. Это профессиональная критика! Ты плохо шьешь, но много ешь.

— Критика несколько отличается от злонамеренной лжи в пользу третьих лиц. Ну заявить, что я многовато ем — это будет критика. А вопить о том, что я пожираю младенцев и любимое мое блюдо — сало, натопленное с девственниц, — это уже будет лжой. И твое заявление о мерзком шитье — именно лжа…

Надежда делает страшные глаза и указывает взглядом двум развеселившимся брательникам на Мутабора. Осекаемся, хотя морф явно не видит и не слышит окружающего — нависнув над лицом прооперированного, смотрит неподвижно, неотрывно, жутко.

— Какие поручения дала Валентина? — как бы невзначай даю понять братцу, что понимаю цель его миссии.

— Никаких. А что — должна была?

Я теряюсь.

— Ну, я думал, что это она тебя послала.

— С какой стати? Сгребли всех, кто под руку попался, для участия в спасательной операции, как стало известно, что тут много живых будет. Я только рад был сменить обстановку, меня уже задолбало на Малой Пискаревке работать — вот и воспользовался оказией. Теперь есть причина — почему не напечатал шестьдесят восемь актов о вскрытии. А тут посмотрел, что к чему — лучше уж с вашей командой, там и без нас разберутся.

— Малая Пискаревка — это что такое?

— Братские могилы рядом со старым кладбищем на Котлине. Уже семнадцать с лишним тысяч человек захоронили, и конца не видно. А я там как раз в новодельном морге и работаю. Те еще условия. Комп дали какой-то ублюдочный — глючит сурово, как тогда, когда я в бюро вирусов приволок кучу…

Это я помню — мужик свел счеты с жизнью и прыгнул с балкона. Ухитрился в полете побиться о всякие детали и гвоздануться о козырек подъезда, отчего его порвало практически пополам. Часть полета бесстрастно зафиксировала камера наблюдения, и братец сгоряча попросил местную охрану скинуть ему на флешку эпизод записи — проще разобраться, какие повреждения самоубийца получил в разных фазах полета.