В старом парке, разбитом ещё в позапрошлом веке, было пустынно и тихо. Лунный свет серебрил чисто выметенные ветром аллеи, огромные деревья мрачно чернели со всех сторон, как стоящие на страже темнокожие великаны. Пётр не слышал ничего, кроме своего учащённого дыхания и скрипа гравия под подошвами кроссовок. Даже болтливый Свисток окончательно умолк, затаился в кармане, приняв свою первоначальную форму, как будто никакого одушевления и в помине не было. Теперь это был просто свисток — затейливо свёрнутый обрезок медной трубки. Запустив руку в карман и пощупав его, Пётр не нашёл ни колючих лапок, ни любопытных глазёнок, ни болтливых медных губок. Помня о фиолетовом пауке, который, очень может статься, всё ещё бродил где-то здесь, подстерегая добычу, Свисток почёл за благо притвориться мёртвым куском металла. Сколько Пётр ни теребил его, сколько ни щекотал пальцами медные бока, всё было тщетно — Свисток молчал и не шевелился.

— Эх ты, трусишка, — сказал ему Пётр и решительно зашагал к пруду.

Ему было немного страшновато, но поведение Свистка заставляло его держать себя в руках. Со страхом всегда легче справиться, когда рядом есть кто-то, кто трусит сильнее тебя, кто-то, кому надо подавать пример. Кроме того, Пётр не сомневался, что если он хоть как-то проявит свой страх, то позже, когда опасность минует, Свисток непременно ему это припомнит и будет припоминать долго — характерец у медного болтуна оказался вздорный, и Петру вовсе не хотелось выслушивать его насмешки.

Впрочем, до пруда они добрались без приключений. Пётр легко отыскал место, где накануне Валерка играл со своим корабликом. Плоский кусок гранита, на котором они вчера сидели, лежал на прежнем месте, в двух шагах от берега. Он был мокрый после недавнего дождя, но Пётр и не собирался сидеть — ему и без того было прохладно, чтобы не сказать холодно. Из одежды на нём было только то, в чём его посадили под замок — брюки, кроссовки и рубашка с коротким рукавом. Даже спичек, чтобы развести костерок, у него не было. Да и какой может быть костёр, если кругом всё мокрое, хоть выжимай?

Взобравшись на камень, Пётр огляделся. На берегу по-прежнему никого не было. «А может, не по-прежнему? — вдруг подумал Пётр. — А может — уже?»

Он страшно перепугался, решив, что опоздал и что неизвестный автор письма ушёл, не дождавшись его. Или его спугнуло присутствие Свистка? Ведь не зря же он настаивал на том, чтобы Пётр явился к пруду один! Впрочем, Свисток по-прежнему не подавал признаков жизни, и со стороны заметить его присутствие было, наверное, невозможно. Или возможно?..

Пётр почувствовал нарастающую растерянность. Неужели он стал жертвой чьей-то не слишком умной шутки? А вдруг это действительно розыгрыш? Если так, то Пётр оказался в очень неприятном положении. Чтобы явиться сюда, он нарушил категорический запрет директора, сбежал из-под ареста, произнёс запрещённое заклинание Одушевления и совершил кражу со взломом — то есть натворил таких дел, по сравнению с которыми его вчерашняя провинность выглядела обыкновенной детской шалостью. А что в итоге? Да ничего. Пустой берег, тихий пруд, знобкий ночной холодок да вчерашняя гнилая коряга, наполовину выброшенная из воды сильным ночным ветром…

Пётр вздохнул, ещё раз огляделся по сторонам и присел на корточки, обхватив руками колени. Пожалуй, всё было кончено. Он вспоминал, как хорошо бывало ему когда-то, как он радовался, попав в эту школу, какие строил планы, какие надежды питал… И вот всё рухнуло. И, главное, из-за чего? Из-за Валеркиной робости и чьей-то дурацкой шутки…

Потом он вспомнил о маме, об отце, о пропавшем без вести дяде Илларионе, о бабушке, которая до сих пор без сознания лежала в больнице, и в носу у него предательски защипало. Но, подумав об отце, он вспомнил и кое-что ещё. «Бери что хочешь, но не забудь заплатить», — часто повторял отец, и лишь теперь Пётр по-настоящему начал понимать, что он имел в виду.