|
Но если не ответить на ее вопрос правдиво, дело может повернуться плохо. Джейсон поймал мой взгляд, но ни один из нас не решался даже пожать плечами. Вряд ли мы понимали, что именно сейчас происходит, но почти наверняка дело шло к чему-то для нас неприятному. Мюзетт обошла, покачиваясь, Жан-Клода, остановилась поближе к Ашеру. — Так вы с Жан-Клодом снова счастливая пара или — она бросила взгляд на меня, — счастливый menage a trois? И потому ты не вернулся? — Она прошла вплотную к Ашеру и Жан-Клоду, заставив их попятиться, чтобы встать передо мной. — Как может прикосновение такой, как эта, сравниться с величественностью нашей госпожи? Наверное, она подразумевала, что я в постели не так хороша, как Белль Морт, но я не была в этом до конца уверена, да и не очень интересовалась. Пусть оскорбляет меня как хочет. Это куда менее болезненно, чем многое из того, что в ее силах. — Белль Морт тошнило при взгляде на меня, — произнес наконец Ашер, — она избегала меня во всем. — Он показал на картину, которую все еще держал Анхелито. — Вот каким она меня видит. И всегда будет видеть. Мюзетт прошествовала обратно к Ашеру. — Быть последним при ее дворе лучше, чем быть правителем вне его. Я не смогла удержаться: — Ты хочешь сказать, что лучше служить на Небесах, чем править в Аду? Она кивнула с улыбкой, явно не заметив литературной ассоциации. — Oui, precisement. Наша госпожа — солнце, луна и все на свете. Быть отсеченным от нее — только это и есть истинная смерть. Лицо Мюзетт пылало религиозным экстазом, внутренней уверенностью, которая бывает лишь у бродячих проповедников и телевизионных евангелистов. Да, она истинно верила. Я не видела лица Дамиана, но могла поспорить, что оно так же пусто, как у двух других вампиров. Джейсон смотрел на Мюзетт так, будто у нее отросла вторая голова — и очень уродливая, шипастая. Она была зелоткой, а зелоты никогда не бывают полностью в своем уме. Когда она повернулась к Ашеру, то же сияние еще играло на ее лице. — Наша госпожа не понимает, почему ты покинул ее, Ашер. А я понимала. И все в этой комнате понимали, кроме, быть может, Анхелито и девочки, все еще стоящей у дивана там, где поставила ее Мюзетт. — Посмотри на эту картину, Мюзетт, где я изображен в виде Вулкана. Посмотри, каким видит меня наша госпожа. Мюзетт не стала оглядываться. Она только пожала плечами по-галльски — жест, который может значить все и ничего. — Анита меня видит не таким, — закончил он. — Жан-Клод не может, глядя на тебя, не вспоминать, что утрачено, — сказала Мюзетт. — Времена, когда ты могла говорить от моего имени, Мюзетт, давно прошли, — ответил Жан-Клод. — Ты не знаешь ни моего разума, ни моего сердца. На самом деле никогда и не знала. Она повернулась к нему: — Ты и правда хочешь мне сказать, что согласен до него дотронуться — до такого, как сейчас? Осторожнее со словами, Жан-Клод. Помни, что наша госпожа видит глубоко и в твоем разуме, и в твоем сердце. Мне ты можешь солгать, но ей — никогда. Жан-Клод на миг замолчал, но наконец сказал правду: — Сейчас мы не близки в этом смысле. — Видишь? И ты отказываешься коснуться его, как отказывается она. Я ослабила кольцо рук Дамиана, чтобы легче шевелиться. — Не совсем так, — объяснила я. — Прошу прощения, но это моя вина, что они сейчас не пара. |
