И самой Кристиной он тоже увлекся, ее взбалмошными жестами, певучими интонациями, идущей откуда-то изнутри знойной энергией. Как-то само собой они оказались в ее номере (Абель еще успел подумать о десятках журналистов, которые наверняка ждут нового героя у его отеля), и как все потом было хорошо и замечательно, и как он любовался Кристининой пластикой, и подумал, что она вполне могла бы сыграть в каком-нибудь эпизоде…

— Кристина, а ты не пробовала сниматься в кино?

— В смысле? — с какой-то странной интонацией спросила девушка, сбрасывая его ладонь со своего полного теплого бедра.

— Ну… видишь ли, в чем дело… Я тебе не сказал, но на самом деле я кинорежиссер…

Лицо Кристины исказила гримаса ярости, она отбросила одеяло, вскочила и стала осыпать Абеля ударами подушкой, приговаривая:

— Сволочь! Скотина! Все такие! Подлец! Вон! Все мужики!.. Вон! Вон!

И выгнала его на улицу среди ночи. Недаром говорят: загадочная русская душа.

Абелю раньше не приходилось с ней сталкиваться, с русской душой. Он читал Достоевского, и ему казалось, что все это несколько нарочито. Что так не бывает.

Теперь он понял: и впрямь загадочная.

Абель пожал плечами, еще раз попытавшись объяснить себе Кристинино поведение, потом подумал, что и это — неплохая тема для фильма.

О русской женщине, которая ненавидит кино. Потому что верит в Достоевского.

Потом вздохнул и включил телефон. Первый звонок раздался в ту же секунду. Звонили из Квебека, из журнала молодежной ассоциации франкоговорящих канадских мусульман. Просили дать интервью о перспективах сотрудничества кинематографистов с ортодоксальным исламом.

Мировая слава началась.

Восемь шагов в одну сторону, восемь в другую.

Восемь в одну, восемь в другую. Пусть смотрят, как вольготно-беззаботно он вышагивает по мостовой.

По расчетам Егорова, как раз восемь глаз должны были за ним наблюдать из окон третьего этажа отеля «Олимпия».

Контраст между деланной беззаботностью и серьезностью цели (все же убивать пришел!) должен произвести впечатление на публику.

Может, и впрямь стоило стать артистом? — подумал Сергей Аркадьевич. Такие вдруг открылись таланты. Играл бы сейчас в этом… в БДТ. Короля Лира. Или в сериалах.

Или — пришла в голову дерзкая мысль — снялся бы в фильме Троицкого в роли Троицкого. И приехал бы сейчас в составе делегации на Каннский фестиваль! Во-первых, попадал бы на просмотры. Во-вторых, это к нему бы, а не к Белову, пришли бы Рогов и Плахов воровать билеты! Он бы уж им показал!..

Мысль эта так рассмешила Сергея Аркадьевича, что он захохотал в голос.

«Рыгочет еще, зараза», — удивился за шторой Троицкий.

Мимо пробежала девочка-японка в короткой юбочке, белых школьных гольфах и с двумя поросятами на поводке.

«Свиньи опять, — заметил Серов. — Сумасшедший город».

Подъехало такси, из него вышел Анри Перес. Егоров едва успел придать своему лицу серьезное выражение.

«Все в сборе», — резюмировал Троицкий.

Девочка с поросятами пробежала обратно, едва не сбив с ног Анри.

— Осторожно, — заботливо предостерег Егоров агента. — Сегодня в Каннах особенно много поросят. Возможны эксцессы.

— Доброе утро, — Анри протянул руку. Хотел объяснить Сергею Аркадьевичу, что поросята имеют отношение к сегодняшнему премьерному просмотру, но сообразил, что это растравит русскому коллеге недавнюю рану.