— Ты чего, мусью долбаный, по-французски не понимаешь?

— Месье, же не компренд па! — взмолился торговец. Дима постучал себя большим пальцем по лбу, а потом сделал то же самое с французом. Довольно больно.

— Ко-о-рень, мусье. Про-о-ванс. Андестенд? Или корень или во!..

Большой кулак Николая описал свистящую петлю прямо перед носом несговорчивого продавца.

— Мы знаем, что у вас есть корень, — пояснил Серов. — И советуем перестать ломать комедию…

О, эти русские… Пора было сдаваться, и продавец вздохнул:

— Хорошо, уважаемые, вы меня убедили. Но это будет дорого стоить.

— Ну? Сколько? — поторопил Серов.

— Пятьдесят евро за унцию.

— Другой базар, — Серов повернулся к Николаю. — Пятьдесят евро за унцию. Это примерно тридцать граммов. Че, как думаешь — взять унций десять? Или двадцать? Серый, бери пару кило! Чтоб надолго. Или что потом — из Португалии сюда гонять каждый месяц за этой дрянью?

Серов рассудил, что на сей раз Николай прав, и объявил продавцу, что готов купить два килограмма.

От удивления у продавца стала отваливаться челюсть, но усилием воли он ее удержал.

— Один момент…

Он сбегал на другой конец ряда к коллеге Пьеру, который единственный на рынке торговал каким-то эксклюзивным видом сельдерея. Пусть это и будет «корень жизни». Тем более что в каком-то смысле так оно и есть: растение весьма полезное.

— Порвут шланг, мать-перемать, или просрут!.. — ворчал Тимофей Пастухов.

Ему не слишком нравилось делать то, что он делал: отделять гофрированный шланг от рыбьего опреснителя. Во-первых, возись потом, пришпандоривай обратно. Испытывай снова. Новое сырье лови для испытаний. Рогов, правда, обещал «подогнать рыб по своим каналам», но верить ему… И что это еще будут за рыбы!..

Во-вторых, впрямь могут потерять или порвать. Бегай тогда ищи новый. А через два дня отплытие. Дел и без того невпроворот…

По совести сказать, дел у Пастухова никаких уже не было (ну так, два-три интервью), и помочь ментам он был вовсе не прочь. Просто он любил поворчать — и вслух, и про себя.

Тимофей опустил шланг в воду и прикрепил к борту. Один конец оставил на поверхности, чтобы воздух поступал. Удовлетворенно полюбовался своей работой. Вроде должно получиться…

Корешки выглядели не слишком убедительно. Маленькие такие, серенькие, сморщенные.

Впрочем, Троицкий знал, что внешнему виду чего бы то ни было в этой жизни доверять не следует. Взял нож, очистил корешок от земли.

— И что с ними делать?

— В Питере их на спирту замачивают, — пояснил Серов. — Но опер сказал, можно и так.

Троицкий взял очищенный корень и осторожно надкусил. Ну так, не противно. Вкус какой-то знакомый.

— Петрушкой пахнет, что ли? — попытался вспомнить.

— Что ты, Демьяныч! — воскликнул Николай. — Петрушка за такие бабки?!

— Может, семейство одно, — предположил Серов. — Вот взять, к примеру, семейство пасленовых — там и картошка, и помидоры, и белена. Довольно разные вещи.

— Белена и картошка из одного семейства? — усомнился Троицкий.

— Точно. У меня однокурсник был с высокой чувствительностью. Так у него от картошки галлюцинации начинались.

— Удобно, — гоготнул Николай.

— Да не, ни хрена не удобно. Он страдал от них. Тошнило… А сдох он от…

— Налей-ка водки, — перебил Троицкий, осторожно дожевывая корень.