Вокруг кибитки собралась едва не половина табора, и каждый рома готов был кинуться на защиту Чергэн, внучки Лачи, их ненаглядной звездочки. Теодоро оглядывался нервно и то и дело ежился. Он не был охвачен гневом, поэтому и прекрасно понимал, что им с братом никак не отбиться от толпы разъяренных цыган.

– Собаками, стало быть,травить меня собралcя? - язвительно осведомилась я у Мануэля Де Ла Серта, наступая на него со злой улыбкой. Цыганский говор прорвался в мою речь горловым акцентом. Не леди Ева стояла перед Де Ла Серта, вовсе нет. Чергэн, вольная дочь дорог, ромская девушка, чья гордость не уступала гордости благородной леди. - А теперь меня слушай, гаджо, да внимательно слушай, дважды повторять не стану. Только глянь косо в мою сторону – я тебя сама со свету сживу, не стану дoжидаться пока другой колдун тебя уморит. А собаки твои… Я гляну – они тебя самого разорвут.

Согласно заворчали мои соплеменники, некоторые предлагали не дожидаться другого удобного случая и разобраться с обидчиком молодой шувани прямо сейчас. Расправы от официальной власти в таборе не боялись, все знали, что я не только внучка знаменитой Лачи, но ещё и родная дочь лорда,и батюшка мой благоволит бродячему племени, насколько это возможно.

– Тихо, братья,тихо, - на нашем, ромском языке произнесла я. – Пусть катится, куда пожелает. Но видеть его здесь я больше не хочу и услуг ему оказывать не стану. Кто шувани оскорбит, тому нечего ждать от нее помощи.

Брат подошел ко мне и тихо спросил, в порядке ли я и не нужно ли сопроводить меня до дома. Я только головой мотнула. Не случилось ничего такого, чего не смогла бы я пережить,и уж добраться до родного дома я точно была в состоянии.

– Иди уже, не беспокойся обо мне слишком, - отослала я второго.

В душе моей словно бы лава клокотала,и в любой момент грозилась выплеснуться наружу. Конечно, можно было ожидать, что Де Ла Серта не обрадуется, услышав обвинения в адрес госпожи Марисоль, я бы и сама не стала слушать хулу в адрес свой матери, но и найти оправдание оскорблениям, который изрыгнул Мануэль, не получалоcь. Да и не желала я искать им оправдания.

Когда все чужаки покинули табор, ко мне подошла тетя Шанта и спросила только:

– Теперь-то от черноглазого отступишься, звездочка моя? Гневливый он сверх меры и, кажется, не особо умен. Найди себе другого любимого по сердцу, красавица моя. Не мучай себя ради дурного мужчины.

Звучало, конечно, хорошо, правильно звучало. Вот только…

– Глупо женское сeрдце,тетя Шанта, - покаялась я со вздохом. - Но, кажется,и моя любовь так долго не выдержит.

Покачала головой моя воспитательница и отослала меня домой, под крыло родителей. Она считала, что участие моей матушки леди Кэтрин и солнечная доброта Эммы должны были исцелить мои душевные раны и умерить гнев.

Я с тетей Шантой согласилась. Другие рома вряд ли помогут мне отпустить обиду, скорее уж, заставят ее разгореться с новой неистовой силой. А потом это пламя поглотит все, до чего мне только удастся дотянуться.

Дома первым делом мне принесли чай и любимые пирожные, те, которые ела я лишь изредка, когда хотела подсластить какую-то действительно сильную горечь. Слуги смотрели на меня с опаской и словно бы выжидали, когда я примусь срывать на них свою злость. Я не была склонна к гневливости, стараясь держаться с людьми любого положения одинаково ровно… Но все равно прислуга каждый раз готовилась к худшему, когда настроение мое сильно портилось.

Когда я в гостиной пила чай,туда влетела совершенно запыхавшаяся Эмма. Должно быть, она совершала обычную свою вечернюю прогулку, но ради меня решила прервать ее и неслась сюда опрометью.

– Создатель милосердный! Ева, мне Эдвард рассказал о том, что стряслoсь в… ну,там.

Слово «табор» в доме вы старались не произносить, опасаясь лишниx ушей.