Вообще говоря, запой и художник – они, если честно, совсем не дельфин и русалка. Это я по своему собственному родителю знаю, он был большой мастер кисти и такой же не дурак выпить.

Но Холодов в склонности к алкоголизму прежде замечен не был, наоборот, о нем говорили, что он мужик во всех смыслах положительный и здравомыслящий. Наверное, это трудный развод с женой сбил его с пути истинного.

Я оглядела голые стены, на которых в прошлый мой визит в мастерскую во множестве висели картины, рисунки, какие-то поделки. Понятно, собутыльники все вынесли.

– Пи-и-ить, – донеслось с дивана.

Я присела на корточки, разглядывая батарею бутылок на полу. Положительный мужик Холодов не утратил здравомыслия и загодя приготовил себе питье на момент неизбежного похмелья: три поллитровки зеленого стекла, по виду – с минералкой, были предусмотрительно лишены крышек. На моих глазах из-под пледа высунулась рука, безошибочно нащупала первое бутылочное горлышко и потащила сосуд под покровы, откуда донеслось жадное бульканье, завершившееся шумной отрыжкой.

Я поморщилась и наклонилась понюхать вторую бутылку, дожидающуюся стыковки с пересохшей глоткой страдальца.

В нос ударил едкий запах уксуса!

– Еще пи-и-ить, – жадная длань снова высунулась, цапнула вторую бутылку.

Я не сразу сообразила, что надо было выбить ее из руки пинком ноги. Замешкалась! Спохватилась, когда навстречу бутылке из-под пледа, как черепаха из панциря, полезла всклокоченная голова. Ударила ладонью по руке, но не остановила ее, только расплескала содержимое! Схватила бутылку за горлышко, мешая жаждущему присосаться к ней, рявкнула:

– Отдай!

– Последняя, что ли? – проснувшийся Холодов крепче вцепился в свою добычу.

– Не пей!

– А то козленочком стану? – пьяный дурень упорно тянул бутылку в рот.

Тогда я резко перевернула ее, и уксус вылился на уже вонючую постель.

– И сам не гам, и другому не дам! – обиженно констатировал Холодов и обессиленно откинулся на подушку.

Я выдернула из его разжавшейся руки бутылку и отнесла ее подальше – на стол в углу. Подрагивающими руками снова вытянула из кармана мобильный и позвонила Лазарчуку.

– В чем дело, до обеда же еще далеко? – бодрячком отозвался полковник, явно не ожидая ничего плохого.

– До поминального – два шага было, но я его спасла.

– Кого? – Лазарчук подобрался.

– Леонида Холодова, театрального художника, – объяснила я. – Он сейчас у себя в мастерской и в запое, я удачно застала его в момент борьбы с жестоким похмельем – он собирался махом выдуть бутылку столового уксуса. Думал, это вода. Одинаковые зеленые бутылки, открытые, рядком стояли у него под рукой. В одной была вода, во второй – уксус, в третьей… – я сбегала и понюхала. – … снова вода. Сомневаюсь, что он сам приготовил такой набор, хотя вы, конечно, так и подумали бы: допился мужик, перепутал воду с уксусом, несчастный случай…

– А какие основания думать иначе?

– А такие, Сереженька, что этот самый Холодов очень активно участвовал в организации выступления Ахиллеса Шишова, кульминацией которого стало похищение золотого шлема!

– Хм…

– Ты не хмыкай, а пришли сюда кого-нибудь, не могу его охранять, у меня свои дела…

– Вот и занималась бы ими, не лезла в наши полицейские! Где эта мастерская, адрес давай.

– Красноармейская, тридцать.

– Жди, кто-то подскочет.

Полковник оборвал связь. Я спрятала мобильный, вернулась к дивану и потрясла за плечо храпящего Холодова.