Одним словом, я очень обеспокоен всем этим. Быть может, я не стал бы тратить время на то, чтобы досаждать вам своими наставлениями, – продолжал он, нахмурившись, – если бы дело касалось только вас и Эннот Лайл; но у вас есть опасный соперник в лице Аллана Мак‑Олея. И кто знает, до чего его может довести ревность. Мой долг – предупредить вас, что размолвка между вами может очень пагубно отразиться на вашей службе королю.

– Милорд, – отвечал Ментейт, – я знаю, что вы искренне желаете мне добра; думаю, что вы будете вполне удовлетворены, если я сообщу вам, что мы с Алланом Мак‑Олеем уже обсудили этот вопрос. Я объяснил ему, что я не мог бы и помыслить о том, чтобы посягнуть на честь беззащитной девушки; с другой стороны, ее темное происхождение не позволяет мне мечтать о чем‑либо ином. Я не скрою от вашей светлости, как не скрыл от Аллана, что, будь Эннот Лайл благородного происхождения, я не задумался бы дать ей свое имя и титул. Но при теперешних обстоятельствах это невозможно. Надеюсь, это объяснение удовлетворит вашу светлость, как оно удовлетворило человека менее благоразумного.

Монтроз пожал плечами.

– И что же, – сказал он, – вы оба, точно истые герои романа, сговорились между собой боготворить одну и ту же возлюбленную, как идолопоклонники – своего кумира, и ни один из вас не должен притязать на большее?

– Я этого не утверждаю, милорд, – отвечал Ментейт, – я только сказал, что при теперешних обстоятельствах, – к нет никаких оснований предполагать, что они когда‑нибудь изменятся, – мой долг по отношению к моей семье и к самому себе запрещает мне быть для Эннот Лайл кем‑либо иным, нежели другом и братом. Но прошу вашу светлость извинить меня, – сказал он, взглянув на свою руку, которую он перевязал носовым платком, – мне пора подумать о царапине, полученной сегодня.

– Вы ранены? – с тревогой спросил Монтроз. – Дайте я посмотрю. Увы! Я, вероятно, даже и не узнал бы об этой ране, если бы не сделал попытки нащупать и исследовать другую, более глубокую и мучительную. Мне искренне жаль вас, Ментейт. Я и сам в жизни знавал… Но стоит ли будить давно уснувшую печаль…

С этими словами он крепко пожал руку молодому графу и направился к замку.

Эннот Лайл, как многие жительницы Верхней Шотландии, обладала некоторыми познаниями по части медицины и даже хирургии. Вполне понятно, что здесь не делали разницы между хирургией и медициной и что те немногие способы врачевания, которые были известны, применялись преимущественно женщинами и стариками, успевшими приобрести большой опыт благодаря постоянной практике. Заботы, которыми сама Эннот Лайл, ее служанки и другие помощницы окружали под ее присмотром раненых, принесли много пользы во время тяжелого похода. Она оказывала услуги как друзьям, так и врагам, и охотнее всего тем, кто в них более нуждался.

В одном из покоев замка Эннот Лайл тщательно наблюдала за приготовлением целебных трав, которые прикладывали к ранам, выслушивала донесения женщин о состоянии больных, вверенных их попечению, и распределяла лекарства, имевшиеся в ее распоряжении, когда в комнату внезапно вошел Аллан Мак‑Олей. Она невольно вздрогнула, ибо до нее дошли слухи, будто он покинул лагерь, чтобы выполнить какое‑то поручение. Как ни привыкла она к мрачному выражению его лица, оно показалось ей на сей раз мрачнее обычного. Аллан молча стоял перед ней, и она почувствовала необходимость заговорить первой.

– Я думала, – сказала она, – что ты уже уехал.

– Мой спутник ждет меня, – отвечал Аллан, – я сейчас еду.

Но он продолжал стоять перед ней, держа ее за руку так крепко, что, хотя ей и не было больно, она чувствовала его необычайную физическую силу: его рука сжимала ее запястье словно железными тисками.