Зажмурив глаза. Илейка вернулся в сени, где его встретил Алеша, спавший на пороге.

— Птица счастья поет — Сирин, как тогда… — сказал Илья.

Старый бревенчатый теремок принадлежал Григорию Боярскому, кравчему великого князя и другу Добрыни еще с тех дней, когда молодая дружные жила на дворе. Григорий все и устроил…

Три месяца пробыли храбры в стольном городе, разыскивая Муромца. Он исчез бесследно. Те, к кому обращались богатыри. ничего не могли ответить, другие недоуменно пожимали плечами: «Муромец? Не ведаю… Небось в Муроме».

Четыре года пробыли храбры на воине с хорватами и еще три, отражая печенегов под Переяславлем. Кони их отощали от битв и скачек. К этому времени в Киеве успели забыть Муромца. «Да был ли он когда? Все это сказки слепых гусляров, кои великие выдумщики». Весть пришла из уст княгини Анны. Она указала Гришке Боярскому заветный поруб… Как радовались побратимы тому, что Пленка сидел с ними за одним столом! Они пододвигали ему мед, наперебой угощали. Потом Добрыня принес свой сияющий шелом, надел на голову Ильи, достал ножницы и подрезал волосы. Упали на пол седые космы. Пленка впервые увидел их. Он снял шелом и долго смотрелся в пего, разглядывая каждую морщинку…

Дни шли за днями, к нему возвращалась сила, но лицо никогда больше не улыбалось — большим покоем светилось оно, темное, в густой гриве седых волос и бороды, суровое, как вся его жизнь, как жизнь всей Руси. Храбры подумывали о том, как бы поскорее выбраться из города. Останавливало только здоровье Муромца, да и коня у него не было.

Печенеги появились раньше, чем решились уехать храбры. Это случилось ночью. Мирно постукивали колотушками дозорные на валу, они ходили, положив копья на плечи, обвеваемые крыльями летучих мышей.

Муромец спал, когда вбежал кравчий, неказистым, что ощипанный утеночек. Дернул Илейку за ногу, едва не стащил с постели:

— Беда, Ильи, беда… Пришли они.

— Кто? — не понял со сна Илейка.

— Печенеги! — коротко ответил хозяин, тряся бородой и часто-часто моргая глазами. — Что делать?

— Буди Добрыню с Алешей. — приказал Илья и неторопливо сел на широкой лавке, хрустнул костями, — Так! Так! — повторил он после того, как прислушался к шуму в городе. — Начинается, они уже здесь, рядом…

Ничего, что Илья безоружен, теперь он в тысячу раз мудрее прежнего, в тысячу раз больше любит жизнь…

Выбежали, одеваясь на ходу, побратимы, встали рядом с Илейкой, как когда-то давно… Совсем неподалеку вспыхнуло алое зарево, выбросило тучу искр. Послышался угрожающий треск, странно осветились вдруг улицы, и дальние леса заморгали. Но улицам мчались знакомые храбрам фигуры всадников, прильнувшие к гривам коней. Богатыри ждали, что скажет Муромец, и он понял это:

— Седлайте коней!

— А ты? — спросил Добрыня.

— Конный пешему не товарищ.

Быстро похватали оружие, натянули кольчуги, надели шеломы. Алеша споткнулся во тьме и упал, чертыхаясь на чем свет стоит, клял степняков, перебивших хороший сон.

— Понимаешь, Добрыня, — говорил, натягивая кольчугу, — будто гусли огромные тако чисто звенят…

— То сабли печенежские!

— Нет, гусли… Спою тебе завтра эту песню.

— Борзее, борзее! — торопил Илейка.

Храбры бегом пустились вниз так, что трещала лестница из дубовых плах. Было слышно, как возились с конями… Вот вывели их за ворота.

— Прощай, Илья! — крикнул Добрыня.

— Скачите к валу! — ответил Илья и остался один.