— Меня на торгу едва не побили. Позор-то какой! Отродясь со мной такого не было! Меня Фёдором звать, — вдруг резко сменил он тему.

— Меня Никитой.

— Что-то я тебя здесь раньше не видел.

— Так я не местный, сам впервые в этих краях оказался. Проездом из Москвы.

— Правильно, честному человеку в этом селе делать нечего. А волостель — мошенник! Так князю и скажу.

Никита сначала подумал, что волостель — это фамилия такая. У наших людей таких фамилий не бывает: и редкие, и заковыристые. Но всё оказалось проще. Волостель — управляющий в деревне или в селе.

— Ты чем на жизнь зарабатываешь? — поинтересовался Фёдор.

— Доктор.

Мужик посмотрел на Никиту непонимающе.

— Лекарь, если так понятнее.

— Чего ж тут не понять? Врёшь, зубы заговариваешь или, как цирюльник, кровь пускаешь?

— Всё-таки пускаю.

Какие-то замшелые они тут, в селе своем. И словечки-то старинные — цирюльник. Неужели цивилизация не дошла?

— То-то я смотрю — одёжа на тебе странная. Да и обувка тоже. Вот я купец — и одет, как купец. Если боярин — так и его по одёжке сразу угадать можно.

— Разве лекари по-особому одеваются?

— Да, верно.

Они выехали на более широкую дорогу, где было движение — впереди виднелась попутная телега, навстречу другая ехала.

Постепенно Никита стал замечать, что не видно столбов и проводов — электрических, телефонных. Да и машин на дороге нет. На селе лошадь до сих пор в почёте — сена привезти, картошки, участок небольшой вспахать, на котором на тракторе не развернуться. Но где машины?

— До города далеко?

— Вёрст пять ещё, и Владимир.

Никита подумал, что ослышался. Ведь катастрофа «Невского экспресса» произошла между Питером и Москвой, а Владимир в другой стороне от столицы.

— Фёдор, Владимир этот между Москвой и Нижним?

— Конечно! А где же ему ещё быть? Испокон веков тут стоял.

Мозги отказывались принимать информацию. Ему же в Питер надо! Какой Владимир? И как он здесь очутился?

— Подожди, а год сейчас какой?

— Семь тысяч сто шестидесятый от сотворения мира.

Блин, это же сколько по-современному летоисчислению — от Рождества Христова, которое Пётр I ввёл с первого января одна тысяча семисотого года?

— Ну да, — кивнул Никита, стараясь не показать своего изумления. — А кто же нынче великий князь?

— Да уж семь лет Алексей Михайлович.

Верилось в услышанное с трудом. Какой-то бред сумасшедшего.

Показался город. Был он большей частью деревянным, хотя храмы и дома в центре были каменные. Столбов и проводов — так же как машин и прочих примет двадцать первого века, нигде не было видно.

Никита вздохнул. Получалось, всё, что говорил купец Фёдор, было истинной правдой. Осознать, а главное — принять эту правду было нелегко. Выходит, у него нет ни дома, ни работы, ни родни — как, впрочем, и всего другого, что делало жизнь налаженной и стабильной. А теперь он никто, бомж.

Фёдор остановил тарантас в центре.

— Приехали.

— Спасибо.

Никита выбрался из тарантаса и остановился в задумчивости. Куда идти, что делать, где и на какие деньги есть и спать? Перед ним встало множество вопросов, и пока никаких перспектив. А кушать уже хотелось — хоть на паперть иди попрошайничать. И церковь рядом была. Ноги сами понесли его туда.

Только он успел сделать шаг во двор, как послышались крики, двери храма с треском распахнулись, и на ступени храма, а потом и во двор вывалилась группка дерущихся мужчин.