– И что?

– Соседка, Любовь Евдокимовна, увидела. Пять километров бежала по городу за машиной, кричала пронзительно, умолила жандарма – отдал меня. А всех остальных убили. Мне иногда снятся они – молчат, держат друг друга за руки, и глаза их блестят в темноте. Я за них за всех живу…

Халецкий поправляя пальцами дужку очков, говорил Одинцову:

– Нет, Юра, леса здесь выросли относительно недавно. Когда‑то на месте Москвы – в кембрийские времена – было море. А всего пятнадцать тысяч лет назад эти земли были покрыты километровой толщей льда…

– Эт‑то ж надо! – прислушался к их разговору Задирака. – Лед – выше Останкинской башни? Полный сикамбриоз!..

Севергин рассказывал Рите о воре‑рецидивисте Венгрове, у которого на шее, была вытатуирована красная полоса с надписью «линия отреза».

Микито переспрашивает по телефону:

– Кто? Жена – мужа?… Чем?… Сковородой по голове?… Ну и ну!.. Вы их там уймите… Отбой…

И сразу же голос из динамика:

– Товарищ подполковник, пачку ковров на кольцевой автостраде подобрали!

– Каких еще ковров? – удивился Севергин.

– Люберецких… С машины, видать, обронили…

А Дубровский кому‑то «вкладывает в мозг»:

– Что же вы людей по телефонам футболите? Нехорошо, товарищ Гриднев!.. Теперь вам не доверяют, считайте…

У Риты усталое, осунувшееся лицо, под глазами – будто синей акварелью мазанули. Рубиново сочатся цифры на часовом табло – 23.59. Неслышно истекает еще один день. Через минуту Севергин перевернет страничку календаря, на которой напечатано: ‑318 – +48. До конца года осталось сорок восемь дней. А те триста восемнадцать – уже минус. В бездну времени. Чудовищное времявычитание…

Рита, ты помнишь, наши часы лежали на тумбочке рядом с кроватью. И твои всегда на несколько минут спешили. Ты считала это символом, ты почему‑то придавала этому серьезное значение. А теперь все это – минус‑время. Все стерло времявычитание.

Земля, грустный шарик, голубая карусель, маленький цветной колобок, куда ты катишься?

И четыре ноля, красных, разъяренных, бессмысленных, выскочили на табло, как звери из клеток.

Полночь – время расставаний, отчаяния, неисполненных обещаний, усталости.

И – новых надежд.

00.00 – безвременье, секунда пустоты.

В радиодинамике пискнуло – пи‑и, пи‑и, пи‑и, пи‑и, пи‑и, пи‑и! Это жалобно пищало время, которое сжевала, проглотила пустота. И свежий голос Кати подтвердил:

– Сейчас – ноль часов… Губернатор штата Алабама расист Уоллес…

Эх, Катя, ты мне наверняка не поверишь – ноля часов нет! Если только то, что нам осталось, и минус‑время – в нашем сердце, в нашей памяти, в нашей судьбе, нами выбранной или так уж получившейся…

И первый звонок в начавшихся сутках.

– Дежурный по городу Микито слушает…

Из динамика рвется взволнованный юношеский басок:

– Товарищ дежурный, соседку у нас застрелили… Только что…

– Адрес? Кто сообщает? – быстро спросил Микито, а Севергин уже поднялся к селектору.

– Благовещенский, одиннадцать дробь семь, квартира сорок два! – прокричал человек. – Моя фамилия Селиванов.

– Как было дело? – спросил Микито, а Севергин уже скомандовал: «Опергруппа, на выезд! Убийство… Опергруппа, на выезд!»

Мы встаем, Рита начинает натягивать плащ.