– Благовещенский, одиннадцать дробь семь, квартира сорок два! – прокричал человек. – Моя фамилия Селиванов.

– Как было дело? – спросил Микито, а Севергин уже скомандовал: «Опергруппа, на выезд! Убийство… Опергруппа, на выезд!»

Мы встаем, Рита начинает натягивать плащ.

– Да так… – далеко рвется голос Селиванова. – В дверь позвонили. Тамара открыла. Выстрел – и все… Я в своей комнате был, не видел, только на звук выскочил… а она лежит…

– «Скорую» вызвали?

– Да, сразу же…

– Сейчас будет опергруппа… – сказал Микито. – Ничего на месте не трогайте и другим не давайте!..

Большой старый дом в Благовещенском переулке, лифта нет, почему‑то не горит свет в подъезде. Задирака фонариком освещал номера квартир. Впереди, с Юнгаром на поводке, Юра Одинцов. За ними, торопливо отмеривая по нескольку ступенек сразу, бежали где‑то под нами, далеко, Рита, Халецкий, Скуратов.

На пятом этаже, навстречу Одинцову, открылась дверь сорок второй квартиры, вывалились оттуда врач и фельдшер «скорой», оба в форменных шинелях, из‑под которых виднелись белые халаты. В дверях маячил пожилой лысый мужчина.

– Безобразие! – орал долговязый фельдшер. – За это знаете что полагается? Где‑то, может, человек помирает, а вы…

Лысый мужчина что‑то хотел ответить фельдшеру, но заметил Одинцова с Юнгаром.

– Еще!.. – только и выдохнул он.

– Где? – с разбегу крикнул Одинцов.

– Милиция? – осведомился фельдшер, хотя это уже и так ясно. – Прэлестно… Ну‑ка, пошли… – Он пригласил всех широким жестом в квартиру. – Что у вас?

Я‑то уже начал осознавать ситуацию, а Одинцов ошарашенно выдавил из себя:

– Вы милицию вызывали?

Фельдшер саркастически хмыкнул:

– И «скорую» тоже… Ложный вызов. Ничего не случилось.

– Кто вызывал? – спросил я для порядка.

Хозяин квартиры широко развел руки:

– П‑понятия не имею… Хулиганство к‑какое…

– Кто еще здесь проживает? – поинтересовался я.

– М‑моя семья… б‑больше н‑никого… – растерянно лепетал хозяин и большим носовым платком отирал вспотевшую лысину. Он был в рубашке, галстуке с растянутым узлом и черных сатиновых нарукавниках.

– Ясно… ясно… – неуверенно промямлил Одинцов.

– Ничего вам не ясно! – взорвался фельдшер. – Сколько нам такие вот голову морочат! Теперь вы покрутитесь! – и красноречивым жестом указал врачу, полной пожилой женщине, на выход.

– Покрутимся… покрутимся… – повторил я за ним механически и вдруг ощутил в себе злобную решимость довести дело до конца. – Слушайте, доктор! – крикнул я вслед фельдшеру. – Скомандуйте на подстанции сохранить магнитофонную запись вызова! Мы его…

Но закончить обещание мне не удалось. Раздался громовой топот на лестнице: в проем двери ввалились двое пожарных, в касках, с рацией, противодымных очках, и все присутствующие, кроме лысого мужчины и меня, невольно стали улыбаться. На лицах пожарных в первый момент тоже плавало недоумение, потом один из них, пожилой, поопытнее, хмуро скакзал:

– Ложный… – и устало махнул рукой.

А лицо второго пожарного – юного, еще безусого – выражало такое безмерное удивление, что даже мне стало смешно.

И тогда лысый мужчина, глядя мне прямо в глаза, спросил тихо:

– Вы смеетесь?… Вам это кажется смешным?…

– Да! Да! Мне это кажется смешным! – крикнул я и, повернувшись к остальным, скомандовал: – Все! Друзья, представление окончено! Все по своим делам!.