– Саша, ты слышишь меня? Ты живой? – Командир снял с пояса фляжку и поднес к сухим губам лейтенанта.

Глоток, второй, Канунников открыл глаза:

– Кто-то пел «Катюшу». Я был в темноте и услышал песню.

– Да, да, – закивал в ответ капитан. – Это поют заключенные на железке. Их пригнали разбирать завалы.

Саша протянул руку к фляжке, долго пил, с удовольствием чувствуя, как теплая влага прокатывается по горлу и спускает ниже. С каждым глотком возвращались силы, мысли становились четче. Канунников прислушался к стуку лопат:

– Они знают, что мы рядом, и подают нам знак. Надо ответить.

Он округлил губы, набрал побольше воздуха и засвистел соловьем. Только мелодия, что разлилась по округе, была совсем не лесной песней. От нее в темноте ночи загорелись теплом человеческие сердца, осунувшиеся лица засветились улыбками – им ответили, партизаны рядом, они пришли на помощь!

Саша хватал ртом воздух, задыхался обожженным горлом и все-таки выводил соловьиную трель громче и громче:

Романчук улыбался в темноте. Он слышал, как ожили на железке люди, как дружнее застучали лопаты, он понимал, что тихий свист был услышан и понят. Они подали знак, который узники концлагеря так долго ждали. Люди не видели друг друга, между партизанами и заключенными были деревья, немецкая охрана, ночная темнота, и все-таки они чувствовали, как их сердца бьются в такт, ликуют от радостной вести – надежда на спасение есть!

Капитан помог Канунникову встать:

– Надо уходить, немцы в любой момент прочешут лес. Пока идут работы, «башмак» останется в тайнике. Игорь, закидай яму обратно.

Александр с трудом наклонился и вытянул на поверхность небольшой тяжелый ящик с кучей ручек и шнуров.

– Подождите. Вот из-за чего погиб Франтишек. Это рация! Он отстал от отряда, а потом, видимо, заметил в разбитом вагоне радиостанцию. Попытался спасти, и его изрешетило осколками. Связь с Москвой! – Канунников прижал к себе металлический бок.

Он выбрался и из последних сил побрел между деревьями, каждый шаг отдавался болью, но он не замечал ничего, окрыленный новой надеждой – он свяжется с нашими, может быть, даже с самой Москвой…

Путь обратно в лагерь прошел незаметно. Василич практически тащил на себе обессиленного Сашу, а Игорь осторожно нес радиостанцию. При виде Канунникова Зоя бросилась ему на шею и тут же отпрянула. Под ладонью девушка почувствовала липкую влагу – кровь! Она метнулась к Бауму:

– Срочно нужно обработать раны! Он весь в крови! У вас есть в аптечке бинты?

Якоб засуетился, нырнул в огромный мешок с медикаментами, выискивая перевязочный материал. Елизавета тем временем уже стояла с влажной ветошью в руках:

– Снимайте сейчас же рубаху. Нужно все промыть немедленно, или будет сепсис! Игорь, помоги ему!

Александр покорно кивнул, а сам, пока парнишка стягивал с него за рукава рубаху, насквозь пропитанную кровью, через туман перед глазами крутил ручки настроек на радиостанции. Руки сами по щелчкам ощущали настройки, лампочки перемигивались между собой под ровное гудение эфира. Замерший рядом подросток прошептал:

– Она дотянется до Москвы?

Саша кивнул:

– До Москвы – вряд ли, расстояние более девятисот километров. А вот до границы – точно, тут чуть меньше трехсот километров. У этой станции радиус как раз триста.

Наконец, шуршание эфира разрезал высокий девичий голос:

– Пятый, пятый, примите сводку из штаба. Пятый, срочная депеша. Прием!

Саша прильнул к трубке:

– Девушка, девушка, говорит лейтенант Канунников.