И вот только я, мыло душистое захватив, в воду ступила, как засветилась та, аки папоротник в короткую летнюю ночь, и хоть луны не было на небе, а лунная дорожка возникла, да и повела, серебрясь на воде, прямо к валуну огромному, где возлежал дивный молодец. Плечи у него — косая сажень, волосы — цвета спелой пшеницы, торс да руки его мышцами бугрятся, взгляд томный, призывный, улыбка в полумраке сверкает ярче месяца…

— И тебе не хворать, — сказала неприветливо, спускаясь в воду.

Водяной местный охальник был тот еще, и где ж такой выискался я по сей день не знала. Однако в столице, в королевском озере водяной был стандартный — с зелеными волосами, мутными глазами, скверным характером и вечно недовольной миной на опухшем лице. Стандартный в общем. А этот — нет.

— Весянушка, что ж ты невесела? Что ж ты рубашку не повесила? — низким хриплым голосом вопросил водяной.

Глянула на него исподлобья, и даже отвечать не стала. Водяной сразу смекнул, что дело нечисто, а потому возлежал на валуне молча, пока я чистоту наводила. Вымылась, как есть, в рубашке, волосы промыла, ополоснула, а потом поплыла к водяному, он пододвинулся, освобождая место, руку протянул, помогая на валун взобраться и сесть.

— Ну, что опять? — спросил, когда дрожать от холода перестала.

— Водя, а ты печать магическую снимать умеешь? — спросила просто так, ни на что не надеясь.

Просто непростой это был водяной, очень непростой, так что у него многое спросить можно было.

— Печать магическую? — вопросил водяной, почесав подбородок. — Снимал.

Я, резко голову повернув, воззрилась на него с надеждою.

— И как? — вопросила, едва поняла, что теперь водяной молчать вздумал.

— А заводь видишь? — тихо спросил Водя.

Я огляделась. Заводь была приличная, да только сейчас я заметила, что на яму она больше похожа, чем на старое русло реки, или же залитый луг. Просто видать давно яма эта появилась, по склонам уже деревья росли не один десяток лет — два-три скорее, по берегам камыш везесущий, а то что вода тут была чистая — так на дне родник, оттого и мыться здесь было хоть и чисто, но холодно.

— Любил я ее, — вдруг признался водяной.

— Печать? — не поверила я.

Водя глянул на меня глазами лунного цвета, усмехнулся и выдавил нехотя:

— Эльну, магиню.

Наклонился вперед, руку протянул, прикоснулся пальцем к воде и пошли от той круги, да не простые, а мерцающие, и в кругах тех ожили воспоминания.

— Давно это было, — начал рассказывать Водя, — давно… словно и не было уже. Там, — он кивнул в сторону реки, стояла башня магическая, прямо посреди реки стояла. От нее к берегу мост вел, да только цельным он не был — обрывался, прямо над тем местом, где из воды валуны виднелись.

— Как это? — не поняла я.

И водяной показал. Башню-крепость посреди реки, мост от башни к берегу ведущий… да только берег тогда ближе был, река не столь полноводной и широкой, и на берегом том вторая крепость, и были они как пара. Та, что посреди реки — изящная, белокаменная, а та, что на берегу — темного камня, монолитная, внушительная. И мост от одной башни к другой, что обрывался на середине, да так что не перепрыгнуть — шагов десять пустоты было между двумя половинами моста.

— Чародейская академия, — сказал Водя указав на светлую башню, — а эта вот магическая.

Я с одной башни на другую взгляд перевела, но ничего не поняла.

— Чародейская? — переспросила.

Да и как тут не переспросить — не было у нас чародеев испокон веков! Я о таком и не слышала.