Из кустов в водяного полетел валун. Водя мужик тренированный, перехватил в полете, отправил обратно — чай не лягушка, можно и пошвыряться. Чаща тоже рассудила, что камни жалеть смысла нет, и зарядила в водяного целой глыбой. Водя перехватил. В полете. Магией. Подержал, вздохнул страдальчески, назад вернул и на меня посмотрел.

— Хорошо, — я соскользнула в воду, — с меня поцелуй.

И соскальзывала я в воду, а оказалась вдруг в объятиях крепких, тесно прижатая к груди мужской, и нет — не был это водяной, вовсе не он был. У водяного и руки мягче, и тело… тоже мягче, а охранябушка весь твердый, как из стали выкованный, да и держит крепко, аж не продохнуть, а еще взгляд у него злой, матерый, опасный.

— Ведьма, — голос хриплым был, — я бы на твоем месте такими обещаниями не разбрасывался.

И даже возразить не дал, поднялся рывком, да и пошел по воде, утонув в ней лишь по колено, а тут глубины было в три роста человеческих, я точно знала, ныряла как-то за книгой оброненной.

И водяному, едва из воды вышли:

— Позже поговорим. Без свидетелей.

Тут уж у меня челюсть отвисла, да только архимаг клюку мою подхватил, магией подхватил, оземь ударил и путь открыл прямо к избушке!

Так что когда дар речи ко мне вернулся, не было уже ни заводи, ни Води, ни даже чащи Заповедной в кустах. Был маг. Маг меня в избу занес, на ноги поставил, полотенце протянул, развернулся и ушел. Да недалеки переходы были — в угол ушел, сел там, на стул уцелевший, учебник взял со стола, и… к чтению видать вернулся.

— Охранябушка, — заматываясь в полотенце, проговорила я, — а что это вот сейчас было-то?

— М? — он оторвался от книги, меня взглядом синим окинул, вновь к чтению вернулся, и ответил голосом злым: — Чаща твоя примчалась, изобразила мне процесс зачатия головастиков, требовала остановить разврат, сообщила в красках и иллюстрациях, что сама три года уж поделать ничего не может, и вся надежда у нее на меня только. И да, у меня, есть вопрос.

— К-какой? — потрясенно спросила, прижимая полотенце к груди.

Архимаг глянул на меня, усмехнулся и спросил:

— Чешуя не мешает?

— Н-н-нет, — ответила неуверенно.

— Ясно, — маг перевернул страницу, — значит чаща у тебя не только сволочная, но еще и тугоумная. Спать ложись, ведьма.

А такого уже ни одна ведьма не стерпит.

— А ты мне не указывай, охранябушка! — прошипела я.

Маг голову вскинул, на меня посмотрел пристально, и вдруг сипло произнес:

— Простите, госпожа.

Даже негодовать после такого не захотелось. Постояла, глядя на охранябушку, который смотрел так, словно приказаний ждет и вообще раб он мой, развернулась и ушла за печь, вымолвив:

— Называй лучше ведьмой, мне так привычнее.

— Как вам будет угодно, госпожа ведьма, — раздалось вслед.

Аж передернуло! Вот заладил-то!

* * *

Ложилась спать с влажными волосами, сушить их магией при архимаге с нестабильной печатью я не решилась. Пугала меня и сила его, и то, что контроль над ней охранябушка теряет рядом со мной.

Последний взгляд мой был на месяц.

«В полночь», — приказала я месяцу.

И провалилась в сон.

Снился мне лес. Он всегда мне снился — лесная ведунья спит, да не так, как кажется. Я спала как трава, как деревья, как земля — дремота, не сон, и работа. Лес, он ответственности требует, особенно если это Заповедный лес. И я спала лишь телом, умом бродила по лесу, отслеживая потоки силы, проверяя ручьи, улыбнувшись перебравшейся к нам сегодня семье кротов, заметила, что на одном из холмов земля сходить начала, вслед за ней деревья рухнут, надо бы вмешаться завтра…

И вдруг сон мой стал сном!

И я увидела себя, с костяным кинжалом в дрожащих руках… Я увидела себя, стоящую на коленях над тем, кто ради меня готов был отдать жизнь.