«Алкаш», — с пренебрежением подумал о мужичке Тепляков, переводя взгляд на другого, тоже сидящего на койке, стоящей у окна.

Этот выглядел лет на тридцать пять. Плотный, с коротко остриженной головой, с несколько выпяченной нижней губой, словно ее хозяин собрался что-то сказать, но не сказал, забыв закрыть рот, он производил странное впечатление своим дорогим костюмом, белой рубахой и черной бабочкой под гладко выбритым подбородком. Руки его с длинными пальцами беспрестанно шевелились, вращая бумажный пакетик, который то исчезал непонятно куда, то появлялся между пальцами.

«Официант», — определил Тепляков.

— Здравствуйте, — произнес он, оглядевшись, на что было потрачено не более двух секунд.

— И тебе не хворать, — тут же откликнулся тот, что у окна, бесцеремонно разглядывая Теплякова. И с усмешкой: — Ну чего встал? Заходи. Гостем будешь. Две койки свободны — выбирай любую.

Мужичок, повернув голову, снизу вверх по-птичьи равнодушно глянул на новенького и снова уткнулся в колени, не произнеся ни слова.

Тепляков выбрал койку у окна. Бросил на синее байковое одеяло свой пакет. Сел. Поерзал: матрас оказался плотным, еще не продавленным, слегка пружинил.

— Что, первый раз на нарах? — спросил «официант».

— Разве это нары?

— Предвариловка, — презрительно хмыкнул «официант». — Недавно построили по европейским стандартам. Нары еще впереди. Если, конечно, адвокаты тебя не выцарапают из лап обвинения. — Спросил: — Звать-то как?

— Юрий, — ответил Тепляков, решив не проявлять никакой инициативы в разговоре, вспомнив наставления бывшего следователя Шарнова, что в предвариловке ему могут «подсунуть своего человечка».

— А меня Эдуардом зовут, — словоохотливо продолжил сосед, продолжая вертеть между пальцами бумажный пакетик. — Можно просто Эдиком. Фамилия — Стручков, кликуха — Циркач. А вот этого дядю (кивок в сторону согнутой фигуры мужичка) кличут Сморчком. Сел по мокрому делу: бабу не поделили. Что касается моего рэномэ — ха-ха! — то оно связано с шулерством. Хотя и официантом пришлось повкалывать, и маркером на бильярде, и массажистом, и много кем еще. Как, шары гонять доводилось? — спросил он, откидываясь к стене и с презрительным любопытством разглядывая Теплякова.

— Доводилось.

— И как?

— Так себе, — пожал Тепляков плечами, стаскивая с себя свитер. Затем снял штаны и, все аккуратно сложив, положил на тумбочку.

— А в картишки? — спросил Эдик, с каждой Тепляковым снятой одежкой, дергая с восхищением головой.

— Разве что в «дурака» — ответил Тепляков, натягивая на себя спортивный костюм.

— Не густо, — посочувствовал Эдик. — Жаль, картишек нет, а то бы перекинулись.

— С меня хватит и того, что умею.

— А за что сидишь?

— За убийство.

— И кого же ты ухайдакал?

— Кошку.

— Ха-ха-ха-ха! — зашелся Эдик раскованным смехом, точно они разговаривали не в камере, а где-нибудь на свободе. Отсмеявшись и вытерев чистым, аккуратно сложенным платком глаза, оставил нижнюю губу оттопыренной, как бы снятой с предохранителя для продолжения разговора. — А ты мне нравишься, парень. Ей-богу! — добавил он с восторгом.