Касс запротестовала:

— Ты вообще с тем человеком говоришь?

Ему бы стоило упомянуть об этом перед Расщеплением.

Райнци пожал плечами.

— Для клона это самоочевидно. Если у него вообще выпадает шанс об этом задуматься.

Если вакуум в сердце Квиетенера начнет меняться, ее новое «я» пробудится к жизни, чтобы увидеть все в подробностях и в замедленном времени, претерпит миллионы бифуркаций, а затем исчезнет, прежде чем Касс даже услышит добрые вести. Ни награда, ни расплата за нее были недоступны из ее личного будущего.

Но Спящая и Бодрствующая в конечном счете остаются одной личностью. Сон, что ей не дано запомнить, будет принадлежать ей одной.

А что у нас здесь и сейчас?

Придется работать с мельчайшими угольками, какие повезет выкрасть из костра.

Она обернулась к Янну.

— Замораживай меня. В последний раз.

3

Касс оглядывала виртуальную палату. Экран на дальней стене отображал плотные массивы новых данных, в остальном перемен не было заметно. Мимозанцев представляли обычные образы, выбранные Посредником; она, как и прежде, не могла и надеяться почувствовать их так, как они ощущали друг друга. Структуры ее мозга, ответственные за обработку сенсорных данных, не изменились; они просто были выведены из связи с реальными органами чувств. Кожа Райнци едва заметно касалась ее собственной — модуль перекодировки взаимодействовал с интерфейсом симуляции. Это и было единственным доказательством взаправдошности перехода из ее мира в его.

Или, говоря точнее, они оба переместились в новый мир, откуда никому нет возврата.

Касс это не сердило, скорее вызывало у нее горько-сладкое чувство одновременной значимости и бессмысленности новообретенной свободы воли. Если бы она оставила плотскую форму годом или двумя раньше, то могла бы рассчитывать на большее: отыскать путь постепенной трансформации в новое качество, научиться непосредственному пониманию мимозанского языка. А сейчас у нее даже не было времени потакать своим прихотям: вообразить себе виртуальный заплыв, трапезу или бокал холодной воды. После пяти лет все удовольствия, в которых она себе отказывала, наконец стали ей доступны, но именно в тот момент, когда ничего, кроме нежелательных препятствий, в них увидеть было нельзя.

Она высвободила ладонь из руки Райнци и попыталась сосредоточиться на показаниях дисплея. Из сердца Квиетенера шла слабая струя частиц, знак появления неустойчивой границы между старым вакуумом и его новым аналогом.

Данные начали поступать всего пару сотых пикосекунды назад, так что статистика оставалась неоднозначной. Она смотрела, как обновляются графики и разбухают массивы цифр, уплотняются рои точек на полудесятке диаграмм, медленно сглаживаются кривые. Каждая цифра и каждая кривая что-нибудь да означали, и Касс могла их интерпретировать. Она видела, к чему идет дело. Это было как смотреть в лицо старого друга, понемногу выплывающее из непроглядной тьмы, после того, как ты рисовала в уме картины встречи добрую тысячу раз. И даже стань лицо это чужим, незнакомым, ее ощущения не ослабели бы. Само по себе предзнание происходящего уже достаточно радовало ее. Не было нужды взращивать в уме дополнительные сомнения, чтобы прибавить эксперименту напряженности.

— То, что мы сейчас делаем, не так уж необычно, — проронил Дарсоно.

— Мне думается, каждый живет по крайней мере в двух временах: быстром, немедленном, слишком детализированным, чтобы схватывалось нечто большее, чем простое впечатление, и втором — медленном, достаточно заторможенном, чтобы воспоминания полностью осмыслить и интегрировать в себя. Мы воображаем, будто в нашей памяти нет пробелов, и прошлое всегда с нами во всей полноте, ведь в любой момент мы можем оглянуться вспять и узреть беглые наброски и синопсисы.