– Это тот самый Данч, который стоит пятьсот долларов в час?

– Другого нет.

Мадам снова погрузилась в нирвану. Ленка изо всех сил старалась дышать ровно. Её полуобнаженная грудь внезапно покрылась красными пятнами и превратилась в неаппетитную физиологическую принадлежность стареющей женщины. Между бровями идеальной формы появились глубокие поперечные морщины. «Я называю их „заломами“, – всплыли в памяти слова весёлой ухоженной голливудской актрисы, рекламирующей какой-то крем.

Артём понимал, что согласиться Ленке не просто. Ему тоже было неприятно реанимировать историю двухлетней давности, из-за которой они разошлись.

Муж вернулся из командировки на сутки раньше и обнаружил в своей постели чужого мужчину. Классическая затравка для анекдота. Только ему в тот момент было не до смеха.

Артём считал Лёшку Данча хорошим знакомым. Они вместе учились в Суриковском училище, по окончании которого Артём стажировался в мастерских Музея изобразительных искусств имени А.С. Пушкина у легендарного реставратора Арсения Казакевича, а Лёшка в поте лица зарабатывал диплом искусствоведа в московском университете. Потом была трехлетняя стажировка в Йеле, и когда Лёша вернулся в Москву, Артём его не узнал. Перед ним стоял красивый мужчина с загорелым лицом (в январе-то месяце!), одетый в фирменные джинсы и дорогую канадскую дублёнку, подбитую норкой. Иностранный прикид в конце девяностых вызывал уважение окружающих, но больше всего Артёма поразили не шмотки, а нестерпимо белозубая рекламная улыбка.

– Десять тысяч баксов, – сказал мужчина, которого как-то неудобно было называть Лёшкой, тыча пальцем в рот. – Как тебе оскал мирового империализма?

Он ощерил ровный ряд сияющих зубов и несколько раз звонко щёлкнул челюстями.

Оскал впечатлял. Артём уважительно промолчал, потому что одиннадцать лет назад он работал младшим сотрудником в отделе Министерства культуры и зарабатывал… впрочем, не будем о грустном. Скажем так: десять тысяч баксов он мог увидеть только во сне.

Лёшка Данч в то время уже попал в обойму и консультировал некоторые заграничные аукционы. К услугам Алексея Олеговича обращались и частные коллекционеры, способные оплатить его высокую деловую репутацию. Лёша крейсировал по миру, как авианосец «Миссури», повергая в трепет менее удачливых коллег и безжалостно уничтожая чужие деловые репутации. С Артёмом он держался дружелюбно и время от времени выговаривал ему за неумение «устраиваться».

– Старик, вспомни старушку Митчелл, – втолковывал Лёша. – Как она тонко подметила: «Состояния быстро наживаются при создании цивилизации, но еще быстрее при её крушении!» Оглядись! Кругом валяются деньги, только подбирай! На хрен тебе сдалось это вшивое министерство? Здоровый, умный, образованный мужик, сидишь и бумажки перебираешь! Не стыдно? У тебя жена красавица! Её холить нужно!

Холить Ленку Артём был не против, но когда дошло до дела, откровенно спасовал. Как-то раз Лёша принёс ему картину, которую требовалось привести в порядок. Едва взглянув на неё, Артём моментально бухнулся на диван.

– Это же запасник Эрмитажа!

– Ну, запасник, ну, Эрмитажа, – зашептал Лёшка, по очереди подмигивая обоими глазами. – Дальше-то что? Тёмочка, реставратор – он как врач. Сначала должен спасти больного, а уж потом выяснять, где тот поранился. Берись, дурак! Непыльная халтурка! И деньги хорошие!

От непыльной халтурки и хороших денег Артём категорически отказался. Лёшка пожал плечами, сунул затертое полотно под мышку и удалился. А буквально через полгода после этого разговора разгорелся скандал вокруг ценностей, похищенных из Эрмитажа. Новостные выпуски взахлеб, перебивая друг друга, повествовали сагу о работнице музея, умудрившейся вынести в авоське с продуктами то ли двадцать, то ли двести произведений искусства.