|
Небо перечерчивали хвостатые кометы, над городом таяли последние клубы тумана, и наконец свет Фреира упал на них, чему главной виной была она, позволившая себе заснуть в такое время. В ее сне король наконец овладел ею. Его могучая, покрытая густой шерстью спина изогну-лась над ней. Этим летом такие ночи были - ночи, когда он звал ее в свои покои. Она приходила босиком, спросонок, недовольная тем, что ее побеспокоили. За ней с лампой, заправленной китовым жиром, освещая своей государыне дорогу, всегда шла Мэй - свет в стеклянном пузыре делал лампу похожей на бутыль волшебного фосфоресцирующего вина. Представая пред очи короля, она, королева королев, знала себе цену. Ее глаза были темными и огромными, соски - острыми и горячими, бедра - живыми от переполняющего их спелого сока гвинг-гвинг, до которого так охоч был клыкастый зверь. Он и она бросались в объятия друг другу со страстью только что зародившегося чувства. Он мог давать ей ласковые прозвища, как ребенок, зовущий кого-то во сне. Их плоть, их душа поднимались вверх подобно густому пару, возникающему на месте слияния двух горячих течений. Обязанностью Мэй ТолрамКетинет было во время игрищ короля и королевы стоять возле их ложа, освещая его лампой. Вид обнаженных тел друг друга доставлял им обоим особенно острое наслаждение. Иногда молодая фрейлина, не смеющая покинуть свой пост, не находила в себе сил больше сдерживаться и клала свободную руку на свое лоно. Тогда король ЯндолАнганол, безжалостный в своем кхмире, бросал Мэй рядом с собой на ложе и тут же брал ее, не делая никакой разницы между королевой и простой смертной. Днем МирдемИнггала не упоминала о случившемся ни словом. Она догадывалась, что Мэй рассказывала о нравах короля своему брату, генералу Второй армии; она понимала это из того, как молодой генерал смотрел на нее, королеву. Иногда, предаваясь отдыху в гамаке, она позволяла себе, ненадолго, нарисовать в воображении несколько забавных картинок, возможных в том случае, если генерал Ханра ТолрамКетинет вдруг получит дозволение присоединиться к известного рода забавам в королевской опочивальне. Иногда кхмир проявлял себя с иной стороны. В такие ночи, когда вылетающие в темноте мотыльки начинали свой танец вокруг лампы со светящимся вином, король приходил в ее опочивальню по личному проходу, которым никому, кроме него одного, не позволено было пользоваться. Его поступь невозможно было спутать ни с чьей. Шаги Орла, одновременно быстрые и неуверенные, в точности отражали его характер. Толкнув потайную дверь, он наваливался на королеву. Гвинг-гвинг по-прежнему был здесь, но клыки исчезли. Король был не властен над своим телом, и неодолимый гнев на свою презренную плоть снедал его. При дворе, где он не доверял почти никому, такое предательство было самым страшным. После того как утихал кхмир плотский, наступал кхмир души и разума. Орел ненавидел себя со всей силой человека, оскорбленного изменой ближайшего друга, и ненависть его не уступала прежней похоти. Королева рыдала и стонала. На следующее утро, стоя на коленях, рабыня с потупленным от смущения взором, поджав губы, отмывала кровь с плиток пола возле кровати МирдемИнггалы. Никогда, ни одним словом королева королев не обмолвилась о том, что происходило в сте-нах ее спальни - о нраве короля догадывались, но не она была источником этих догадок. Ни Мэй ТолрамКетинет, никакая другая фрейлина не удостаивались ее откровений. Как и поступь, которую ни с чем невозможно было спутать, припадки самоуничижения короля были его неотъемлемой частью, им самим. Король был нетерпелив и быстр в желаниях и в обращении с придворными. |
