Одежда не скрывала, а лишь подчеркивала эластичность и гладкость кожи. Старые шорты едва доходили до колен, рукава старой рубашки были закатаны выше локтей. Она была распахнута от горла до пояса и обнажала могучую грудь.

— За ваше здоровье, — сказал Буллит.

Прежде чем выпить, он поднес стакан к своему немного приплюснутому носу и вдохнул запах виски.

Его как будто вычеканенные ноздри быстро сжимались и расширялись. Квадратная челюсть слегка выступала вперед, и вместе с ней — нижняя губа, твердая и розовая. Жесткие спутанные волосы стояли рыжей, почти красной копной над выпуклым лбом, щеки были полные и упругие. Лицо его скорее напоминало маску, звериную морду. Но благодаря твердому абрису и мужественному выражению оно обладало поразительной притягательной силой.

— Извините, сегодня утром я не мог вами заняться, — сказал Буллит между двумя глотками виски. — Уехал из дома затемно. Дело было срочное. Мне сообщили о двух подозрительных молодчиках в глухом углу заповедника. А там частенько пошаливают браконьеры… Понимаете, слоновая кость еще в цене, а рог носорога, истолченный в порошок, очень высоко ценится на Дальнем Востоке как возбуждающее средство. А всякие ловкие торговцы скупают здесь все и служат посредниками. Вот и выискиваются всякие негодяи; отравленными стрелами они пытаются убить моих слонов и носорогов.

— Вы их поймали? — спросил я.

— Нет, ложная тревога, — ответил Буллит и с сожалением посмотрел на свой хлыст, который он бросил, войдя в комнату. — Там оказались масаи.

В хриплом голосе Буллита я уловил нотку особого почтения, которую уже замечал у всех англичан Кении, когда они рассказывали мне об этом воинственном племени.

— Масаи, — продолжал Буллит, — ничего не покупают и не продают. В них есть какое-то особое благородство.

Он хрипло рассмеялся и добавил:

— Но при всем их благородстве горе им, если они тронут моих людей.

Есть люди, с которыми бессмысленно тратить время на разные банальности и пустые слова, предписываемые правилами вежливости. Условности им ни к чему, потому что они живут в своем собственном мире и сразу вводят вас в этот мир. Поэтому я сказал Буллиту:

— Ваши львы, ваши слоны, ваши носороги. Похоже, вы смотрите на диких зверей, как на свою личную собственность.

— Они принадлежат правительству, — ответил Буллит, — а здесь его представляю я.

— Не думаю, чтобы вы руководствовались только чувством долга.

Буллит резко поставил свой наполовину полный стакан и зашагал по комнате. Он ходил большими шагами. И все же его крупное тело, высокое и тяжелое, не задевало ни за один предмет.

Пробежав несколько раз из угла в угол и продолжая бесшумно двигаться, Буллит снова заговорил:

— После встречи с масаями я два часа ездил по зарослям, рассыпал соль на звериных тропах. Животные любят соль. Она их укрепляет. Можете считать, что я это делаю не только из чувства долга.

Буллит ходил все быстрее размашистыми, эластичными и неслышными шагами по загроможденной комнате.

— И земляные плотины, которые я возвожу, и желоба, которые приказываю копать, чтобы везде в любое время была вода, — это тоже входит в круг моих обязанностей. И я выкидываю отсюда без всяких церемоний любых посетителей, если они гудками своих машин беспокоят животных.

Буллит резко остановился с той легкостью, которую я уже подметил, и проворчал:

— Животные должны здесь чувствовать себя хозяевами. У них на это все права. Я не хочу, чтобы их тревожили. Пусть ни в чем не знают нужды. Пусть не страшатся человека. И живут счастливо. И так оно будет, пока у меня хватит сил, — вы меня поняли?

Я с беспокойством смотрел в его расширенные, немигающие глаза.