— Какие будут приказания, месье? — спросил Бого.

Я вздрогнул, но не от звука его голоса, а потому, что он вернул меня к действительности, заставил осознать, кто я и где. А перед этим была минута или секунда, а может, одно мгновение, — откуда мне знать и важно ли это! — когда я вырвался из тесных границ человеческого существования и затерялся, слился с бесконечной вселенной, — я был этой вселенной, и вселенная была во мне.

Но Бого заговорил, и я сразу почувствовал себя скованным и уменьшенным до моей ничтожной сущности, словно насильно втиснутым в свою собственную шкуру.

Я теперь был вынужден отдавать приказания, действовать, что-то делать. А что достойного можно сделать в этот час, когда на заросли и горные снега Африки опускался вечер?

И тогда из-под прикрытия колючих кустарников вышли два человека, два масая.

X

В том, что они принадлежали к этому народу, я уверился сразу, несмотря на мой малый опыт. Путешественник может легко перепутать туземцев далууо, умбу, вакамба, кикуйю, меру, кипсигов или других народов Кении. Но если он хоть раз встретит на широких выжженных равнинах или в знойных зарослях кого-нибудь из народа масаев, он уже никогда их не забудет и не спутает ни с кем.

Их отличает царственная походка, ленивая и в то же время окрыленная, и особый великолепный постав головы, и особая манера нести копье, и наброшенный на одно плечо кусок материи, который одновременно драпирует и обнажает тело. И еще — эта таинственная красота африканцев, в незапамятные времена пришедших с берегов Нила. И вдохновенная, безумная отвага, которая сквозит во всех их движениях и чертах. А главное — горделивая, абсолютная, необоримая свобода народа, который не завидует ничему и никому, потому что пустынные просторы, поросшие колючками, жалкий скот и примитивное оружие из металлов, найденных в пересохших руслах рек, удовлетворяют все его потребности, и потому что он в гордыне своей не желает оставлять на земле ни домов, ни могил.

Два масая, появившиеся передо мной, шли вдоль границы лагеря с высоко поднятыми головами, прямые и стройные, одинаково легким, беззаботным и быстрым шагом. Между тем один из них был старик, а другой — моран. Это означало, что он находился в том установленном вековыми обычаями возрасте, когда подростки превращаются в молодых воинов и становятся славой и гордостью народа. В течение нескольких лет мораны ничего не обязаны делать, — только быть отважными и прекрасными и показывать это всем. Их отличительный признак — прическа.

Во всей Восточной Африке мужчины и женщины с первых до последних дней своей жизни ходят с обритыми наголо головами. И только мораны отпускают курчавые шевелюры и не прикасаются к ним во все время своей племенной весны. Поэтому, едва волосы отрастают до лба, они начинают за ними тщательно ухаживать. Из неведомых растений они добывают сок, благодаря которому священная шевелюра растет быстрее и волосы становятся жестче. Они заплетают их в тонкие косички, которые соединяют между собой. Затем они натирают их коровьим жиром. Косички делаются плотными и блестящими. После этого масаи пропитывают и смазывают их красной грязью и глиной. И тогда уже не шевелюра украшает головы молодых воинов, а великолепная рыжая масса, напоминающая одновременно гнездо окаменевших змей, и неопалимую купину, и медный шлем, который спереди клином спускается до густых бровей, и сзади — эбеновый затылок.

Старик и моран приближались к моей хижине.

Я сказал Бога:

— Попроси их остановиться на минуту.

— Но… месье… но как… — забормотал Бого.

Лицо его под бесчисленными морщинами посерело.