Дверь распахивается, в палату входят двое в мундирах военных чиновников. Один из них грузен, у второго – очки с круглыми стеклышками. Знакомые лица! Загряжский Филипп Константинович, начальник госпиталя, и Николай Нилович Бурденко, главный хирург Белорусского фронта. При виде посетителей Лиза вскакивает.
– Покормили? – интересуется у нее Загряжский.
– Да! – отвечает Лиза.
– Тогда оставьте нас!
Лицо Лизы выражает недовольство, но спорить она не решается; молча забирает поднос и скрывается за дверью. Гости подходят к койке.
– Здравствуйте, Филипп Константинович и Николай Нилович!
– И вам здравствовать! – бормочет Бурденко, по хозяйски устраиваясь на стуле. Загряжский остается стоять. Ай ай ай! Никто стульчик начальству не поднес. В моем мире такого бы не простили, а здесь почти генерал стоит и не выражает недовольства.
– Как чувствуете себя, Валериан Витольдович? – продолжает Бурденко.
– Хорошо.
– Голова болит?
– Ночью было. Но я справился. Вот этим.
Протягиваю руку и зажигаю над ладонью свечение.
– Все ваши фокусы, – бурчит Бурденко. Хирург практик, он со скепсисом относится к чудесам. Я его понимаю – сам такой. Но что есть, то есть. – Посмотрим! – Бурденко достает из кармана слуховую трубку. – Нуте с…
В следующие пять минут меня выслушивают, выстукивают и щупают. В завершение Бурденко разматывает на моей голове бинт и исследует операционный шов.
– Странно, – бормочет под нос. – Оперировал третьего дня , а рана почти зажила. Воспаления нет. Удивительно.
Благоразумно молчу.
– Неплохо, очень даже неплохо.
Бурденко бинтует мне голову обратно.
– Мне можно вставать? – интересуюсь.
– Что вы! – Бурденко крутит головой. – После проникающего ранения в мозг? Осколок я достал, отверстие в черепе закрыл, рана заживает, но что там внутри, неизвестно. Мозг – темное дело. Постельный режим, голубчик! Причем строгий.
– Благодарю, Николай Нилович! Спасли вы меня. Можно сказать: вырвали из лап смерти.
Звучит пафосно, но здесь этого не стесняются.
– Это мой долг, Валериан Витольдович! Что вам объяснять? Сами оперируете, – он встает и поворачивается к Загряжскому. – С вашего позволения удалюсь. Раненый попечения не требует, а у меня дела.
– Спасибо, Николай Нилович! – благодарит Загряжский.
Бурденко кивает и уходит. Выглядит он недовольно. Понимаю от чего. Главного хирурга фронта оторвали от дел ради какого то раненого. Осмотреть меня мог и обычный врач, но я привилегированный больной. Не потому, что меня с Загряжским и Бурденко связывают добрые отношения, отнюдь. На меня положила глаз наследница престола, а это выводит недавнего зауряд врача в число вип персон.
Загряжский устраивается на стуле.
– Чем могу быть полезен, Валериан Витольдович? Есть просьбы, пожелания?
Дожил! Начальник госпиталя, статский советник, интересуется у начальника медсанбата и надворного советника его пожеланиями. Это если бы генерал в моем мире спрашивал о том же подполковника. Впрочем, был бы я зятем Путина… Или хотя бы кандидатом в зятья.
– Благодарю, Филипп Константинович, ничего не нужно. Если только газет. Хочу знать, чем живет Отечество.
– А вам можно? – Загряжский задумывается.
С одной стороны, просьба невинная. С другой – перед ним раненный в голову. Неизвестно, как подействует на его поврежденный мозг чтение. Профессор Преображенский в «Собачьем сердце» запрещал прикасаться к советским газетам перед обедом. Но здесь империя, а я уже поел.
– Распоряжусь, – наконец решает Загряжский. – Поправляйтесь, Валериан Витольдович!
Встает и уходит. Остаюсь один, скучаю. На душе погано, думать не хочется. |