|
Дверь распахивается, в палату входят двое в мундирах военных чиновников. Один из них грузен, у второго – очки с круглыми стеклышками. Знакомые лица! Загряжский Филипп Константинович, начальник госпиталя, и Николай Нилович Бурденко, главный хирург Белорусского фронта. При виде посетителей Лиза вскакивает. – Покормили? – интересуется у нее Загряжский. – Да! – отвечает Лиза. – Тогда оставьте нас! Лицо Лизы выражает недовольство, но спорить она не решается; молча забирает поднос и скрывается за дверью. Гости подходят к койке. – Здравствуйте, Филипп Константинович и Николай Нилович! – И вам здравствовать! – бормочет Бурденко, по хозяйски устраиваясь на стуле. Загряжский остается стоять. Ай ай ай! Никто стульчик начальству не поднес. В моем мире такого бы не простили, а здесь почти генерал стоит и не выражает недовольства. – Как чувствуете себя, Валериан Витольдович? – продолжает Бурденко. – Хорошо. – Голова болит? – Ночью было. Но я справился. Вот этим. Протягиваю руку и зажигаю над ладонью свечение. – Все ваши фокусы, – бурчит Бурденко. Хирург практик, он со скепсисом относится к чудесам. Я его понимаю – сам такой. Но что есть, то есть. – Посмотрим! – Бурденко достает из кармана слуховую трубку. – Нуте с… В следующие пять минут меня выслушивают, выстукивают и щупают. В завершение Бурденко разматывает на моей голове бинт и исследует операционный шов. – Странно, – бормочет под нос. – Оперировал третьего дня , а рана почти зажила. Воспаления нет. Удивительно. Благоразумно молчу. – Неплохо, очень даже неплохо. Бурденко бинтует мне голову обратно. – Мне можно вставать? – интересуюсь. – Что вы! – Бурденко крутит головой. – После проникающего ранения в мозг? Осколок я достал, отверстие в черепе закрыл, рана заживает, но что там внутри, неизвестно. Мозг – темное дело. Постельный режим, голубчик! Причем строгий. – Благодарю, Николай Нилович! Спасли вы меня. Можно сказать: вырвали из лап смерти. Звучит пафосно, но здесь этого не стесняются. – Это мой долг, Валериан Витольдович! Что вам объяснять? Сами оперируете, – он встает и поворачивается к Загряжскому. – С вашего позволения удалюсь. Раненый попечения не требует, а у меня дела. – Спасибо, Николай Нилович! – благодарит Загряжский. Бурденко кивает и уходит. Выглядит он недовольно. Понимаю от чего. Главного хирурга фронта оторвали от дел ради какого то раненого. Осмотреть меня мог и обычный врач, но я привилегированный больной. Не потому, что меня с Загряжским и Бурденко связывают добрые отношения, отнюдь. На меня положила глаз наследница престола, а это выводит недавнего зауряд врача в число вип персон. Загряжский устраивается на стуле. – Чем могу быть полезен, Валериан Витольдович? Есть просьбы, пожелания? Дожил! Начальник госпиталя, статский советник, интересуется у начальника медсанбата и надворного советника его пожеланиями. Это если бы генерал в моем мире спрашивал о том же подполковника. Впрочем, был бы я зятем Путина… Или хотя бы кандидатом в зятья. – Благодарю, Филипп Константинович, ничего не нужно. Если только газет. Хочу знать, чем живет Отечество. – А вам можно? – Загряжский задумывается. С одной стороны, просьба невинная. С другой – перед ним раненный в голову. Неизвестно, как подействует на его поврежденный мозг чтение. Профессор Преображенский в «Собачьем сердце» запрещал прикасаться к советским газетам перед обедом. Но здесь империя, а я уже поел. – Распоряжусь, – наконец решает Загряжский. – Поправляйтесь, Валериан Витольдович! Встает и уходит. Остаюсь один, скучаю. На душе погано, думать не хочется. |
