— Это ты себя… — выдохнула от ласки, слегка прогибаясь в спине, а меня током прострелило, — не знаешь.

Усмехнулся почти зло и склонился к ее губам:

— И какой я? Какой? — хрипло, глядя в полупьяные глаза с моим отражением.

— Целуй меня, пожалуйста, не останавливайся, целуй меня, — так естественно, что крышу снесло снова, к ее рту, а ладони уже накрыли грудь, натирая твердые соски через материю топа большими пальцами. Такие тугие и чувствительные, каждое касание с ее всхлипом. Стонет мне в рот, а я понимаю, что еще один стон, и я сам кончу в штаны, представляя, как бы она стонала, когда брал бы ее".

Я достал из кармана кожаной куртки конверт, свернутый пополам, и вытряхнул из него содержимое на стол. Разложил бумаги в ряд и осушил бокал до самого дна. Не глядя поставил сбоку на стол. Вы когда-нибудь подписывали бумаги с собственным смертным приговором? Так, чтоб четко осознавать, что после поставленной вами подписи вас уведут в камеру пыток и начнут вырывать вам ногти. Жечь волосы, резать тело и заливать в него кислоту, выкалывать вам глаза и отрубать без наркоза части тела. Ваша смерть не будет гуманной — она будет одной из самых мучительных в мире. И вы видите все пункты этого ада у себя перед носом и понимаете, что, если не подпишете, возможно, они будут намного страшнее, потому что пытать уже будут не вас, а тех, кто вам намного дороже собственной жизни. Я снял обручальное кольцо, покрутил его в пальцах и положил на середину одной из бумаг.

Мой сотовый уже в который раз дергался в припадке от беззвучного звонка. И я знал, кто это. Меня поторапливали, а я хотел растянуть эти минуты зависания между двумя смертями. Минуты, когда выбор еще не сделан, когда она еще не свободна, когда я по-прежнему дышу ее дыханием даже на расстоянии. Несколько минут до агонии. Несколько минут размышлений, и размашисто ставлю свою роспись на бумаге. Расхохотался, не выдержал. Оглушительно громко так, что на меня начали оборачиваться. Но это мое заведение, и мне по хрен. Захочу — все они уберутся к такой-то матери, и я останусь один. Продолжая хохотать, сунул кольцо в конверт вместе с бумагами и ответил на звонок:

— Да. Я согласен. Через неделю вылетаю. Кто меня встретит?

Отключил звонок и вышел из заведения на душный июльский воздух, насыщенный едким запахом бензина и городским смогом, с примесью сладковатого аромата духов и пота. Поднял голову и посмотрел на небо — усыпано звездами. Россыпью, как драгоценными камнями.

"— Ты понимаешь, что теперь я не отпущу тебя никогда, маленькая.

— Никогда-никогда?

— Никогда-никогда.

— А если разлюбишь?

— Видишь там, на небе, звезды?

— Вижу… а ты, оказывается, романтик, Зверь.

— Когда все они погаснут…

— Ты меня разлюбишь?

— Нет. Когда все они погаснут — это значит, что небо затянуто тучами. Ты не будешь их видеть день, два, неделю… Но это не говорит о том, что их там нет, верно? Они вечные, малыш. Понимаешь, о чем я?

— Нет… но сказал красиво.

— Все ты поняла. Довольная, да?

— Да-а-а-а-а".

И все же отпустил. Все гребаные звезды на своем месте. А я ее отпустил. От одной мысли об этом сердце переставало биться. Оно замирало в судороге безысходного отчаяния и слепой ярости, а потом снова медленно начинало набирать обороты. Просто орган для перекачки крови. Дырявый, покрытый рубцами, поношенный, обросший льдом с буквами ее имени под тонкой стягивающей плоть коркой крови.

У меня не было выбора. Да и меня уже нет на этом свете… точнее, есть где-то там в прошлом и каком-то необозримом будущем.