Парижские наблюдатели описывали Петра повелителем, хорошо осознающим свою роль и значение. Особое впечатление производил его проницательный, иногда дикий взгляд. Он уже настолько высоко себя ставил, что пренебрегал приличиями: при выходе из своей квартиры спокойно садился в чужую карету, чувствовал себя хозяином на Сене, как на Неве. Обрезав кудри парика по-русски, он пришел ко двору в старом своем коротком сером кафтане без галунов, в манишке без манжет, со шляпою без перьев и черной кожаной портупеей через плечо. Эта странная, никогда невиданная французами одежда восхитила их, они ввели ее в моду под названием habit du farouche («наряд дикаря»).

Удовлетворяя свою любознательность, Петр не отказывался ни от развлечений, ни от сумасбродств, ни от излишеств привычного ему разгула. В Трианоне он удивил французов только тем, что, забавляясь, залил фонтаном весь парк. Но в Марли он не ограничился проказами, не достойными государя. Это место он избрал, «чтобы запереться с тут же взятой им девкой, которой он доказал свою удаль в апартаментах госпожи де Ментенон. Затем он отослал ее, подарив два экю, и хвастался герцогу Орлеанскому своими подвигами в выражениях, которые можно привести только по-латыни».

Слух об оргиях, свидетелями которых он делал королевские дворцы, достиг даже госпожи де Ментенон в ее глубоком уединении. «Мне передают, что царь повсюду таскает за собой публичную женщину, к великому скандалу Версаля, Трианона и Марли».

В Фонтенбло для Петра была устроена охота. Но, как известно, это развлечение царь не любил. Зато он поужинал настолько плотно, что сопровождавший его герцог д’Антен счел более благоразумным отказаться от его общества и пересесть в другую карету. И он оказался прав, потому что «царь оставил в своей карете следы того, что слишком много съел и выпил».

«Дикарь», «животное» — вот основные впечатления, произведенные Петром в Париже.

Впрочем, царь обрел и поклонников. Герцог Луи де Сен-Симон был поначалу очень к нему расположен. В его глазах сорокапятилетний Петр «очень большой человек. Очень ладно сложенный, достаточно худой, круглолицый, с большим лбом, густыми бровями, крупным носом, достаточно пухлыми губами и красноватым цветом лица. Он был брюнетом с красивыми черными глазами, большими, живыми и пронизывающими; взгляд величественный и приветливый, когда он обращал на это внимание, или суровый и дикий, с тиком на лице, который был, правда, нечасто, но обезображивал его лицо и повергал в страх. Это моментально проходило с блуждающим страшным взглядом и тотчас возвращалось снова…

Непостижимо, сколько он обычно съедал во время трапезы, не считая того количества пива, лимонада и других напитков, которые он выпивал во время еды… а в конце — полштофа специально приготовленной водки».

В конце визита он забыл свою «гордость» и старался быть учтивым. «Париж сделал свое дело», — заключает К. Валишевский.

Не подтвердилась скупость царя, удивлявшая даже прижимистых французов. В день отъезда он пожаловал поварам, служившим ему со дня его приезда во Францию, 50 тысяч ливров; охране — 30 тысяч ливров; столько же королевским фабрикам и заводам, которые он посещал. Французским вельможам, сопровождавшим его в путешествии, он подарил свои портреты, осыпанные бриллиантами, стоимостью в 6000 ливров.

Но дело в том, что скупился или давал грошовые чаевые Петр Романов, а проявлял щедрость российский монарх.

Регент тоже заказал два портрета Петра кисти Риго и Наттье. На последнем красивый и величественный царь изображен в латах, с голубой Андреевской лентой, с пышным красным плюмажем на лежащем рядом шлеме.