Почему тебе, Катя, захотелось, чтобы ангелы от тебя отвернулись? Не оттого ли, что потянуло еще раз заглянуть в его глаза — и чтобы он заглянул в твои? Скользкая, опасная мысль. Значит ли это, спросила себя Катерина, что внимание ангелов мне претит, зато его взгляд — притягивает, несмотря на всю чудовищную грязь, поднятую Денницей из глубин моего тихого омута. Омута памяти.

Катя вдруг осознает, что так и стоит перед Мореходом на одном колене, точно оруженосец, ожидающий посвящения в рыцари. А этот змей-искуситель держит Катерину за подбородок, смотрит сверху вниз и улыбается совершенно неподходящим для церемонии образом. И Наама, словно обычная домашняя кошка, вьется вокруг ее ног, описывает восьмерки, пролезает под коленом, задевая Катины бедра хвостом — так, будто следы кошачьих лап должны очертить защитный круг и спрятать Катерину от князя тьмы. Храбрый маленький демон. Не боится встрять между самим сатаной и его добычей.

Поздравляю, Катенька. Лучшего выбора ты, конечно, сделать не могла.

Разве что влюбиться в Беленуса, способного убить одним прикосновением. Или в смертельную ипостась Эллегвы, Владыки перекрестков, в Эшу Транка Руаса, Закрывающего пути.

— Дура! — в сердцах рявкает демон. — Раскрой глаза! Это же он и есть — Транка Руас, Черный Эллегва, владыка тупиковых путей и мертвых перекрестков. Ты что, не поняла, где побывала?

— В нганга? — нерешительно спрашивает Катя.

— Почти, — не меняя выражения лица, кивает Мореход. — Почти. Вы, люди, столько страшных слов придумали для обозначения всего, что делает вас сильнее…

То, что делает нас сильнее… но не убивает. Ползущие по щеке пальцы переместились ниже и слегка сжали, точно проверяя: легко ли сломать эту круглую женскую шею, изгиб которой так удобно ложится в согнутую ладонь? Мягкое, совсем не страшное ощущение. Как будто сонная, вялая змея слегка сжимает медленно теплеющие кольца. Вот когда она напитается твоим теплом, станет быстрой и злой — тогда держись. Или спасай свою жизнь, женщина. А пока еще есть время смотреть в глаза, ничуть не напоминающие ни глаза змеи, ни глаза ягуара, ни камень порчи — смотреть и отчего-то мерзнуть под таким жарким, откровенным взглядом.

* * *

— Англичане. — Лицо капитана корвета искажает желание. Желание, с каким он никогда не смотрит на Кэт. Но Шлюху с Нью-Провиденса ничуть не волнует равнодушие очередного любовника (даже в мыслях у нее не получается звать черного, словно бык для корриды, Торо мужем), она не капризна. С El niño de la muerte давно покончено, добрый, славный квартирмейстер проиграл ее Испанскому Быку, точно ненужную, надоевшую вещь. Или точно самую ценную и любимую вещь. Наверное, второе, раз уж пират поставил свою женщину на кон лишь после того, как спустил всё вплоть до сапог.

Так он и стоял на палубе, когда капитан корвета прислал за своим выигрышем. Стоял, согнувшись над фальшбортом, словно только что блевал за борт — он, моряк, проведший на палубе больше времени, чем на земле. Стоял и глядел в спину Кэт — босой, простоволосый и понурый, будто паломник, пришедший к храму за прощением грехов, но не решающийся войти под белые узорчатые своды. А Кэт даже имени его не запомнила. То ли Санчес, то ли Суза. Хорошо, что у нее не получилось понести от него ребенка. На El corazón del mar беременность Китти ни к чему. Не тот у нее статус теперь.

Звание пиратки, а не подстилки еще надо заслужить. Снова. Снова. И снова. Значит, придется быть сильной, работать наравне с мужчинами, не раскисать, когда кончаются даже червивые сухари и в бочках гниет вода — и убивать, убивать, убивать, показывая, как сильно ты это любишь.