Вдосталь попугав, земля Самайна отпустила странное семейство, состоящее из влюбленного демона, его наложницы и ребенка, заклейменного незримой печатью старых богов — назад, в мир людей. Боги знали, что они вернутся, поодиночке, но непременно. И никакие откупы — золотом или человечиной — не сотрут клейма с пойманных душ. Камень порчи всегда возвращает свои игрушки на место. Оттого-то никто и не стоял на пути, когда Люцифер в облике Яссы вел Белиала и Пута дель Дьябло по лабиринту залов памяти, шаг за шагом приближая к выходу. Хоть и провожали их глаза: безмятежные и глуповатые у божеств семьи и изобилия, дикие и настороженные — у богов войны, любви и смерти. Все время мира стояло за плечами старых богов, покорное, ждущее. Самайн шептал голосом Лясирен, неумолчным шепотом моря: вы наши, возвращайтесь, мы ждем. И дождемся.

— Переиграть не получится, да? — Кэт шмыгнула носом, оказавшись перед дверью, за которой ее ждал дворик перед домом брухо и изваяние шилы-на-гиг. С расставленными ногами и гостеприимно раскрытой вульвой: заходите, гости дорогие. И выходите, если, конечно, сможете.

Оба мужа Саграды покачали головами: и не надейся, дорогая. Древних богинь не обмануть, подкинув вместо одного бастарда — другого, вместо зерцала, в котором отражается Глаз бога-ягуара — тюремщика палат из грязи, рабовладельца и искусителя. Они точно знают, чего хотят, и всегда получают свое. Пусть и не сразу.

С тем Пута дель Дьябло и переступила порог замка Безвременья, чтобы вернуться в срединный мир и принять там свою смерть.

Через ветра, через шторма, через триста дней, простых и кровавых, как вся ее жизнь. И каждый, каждый из дней — как первый, как последний, как единственный.

Сейчас она стоит, опираясь о плечо Велиара, пока он шнурует ее старые, но все еще крепкие сапоги из кожи черного каймана. Когда-то Торо выложил за них целое состояние — купил, не на захваченном корабле промыслил! И подарил своей Катарине, усмехнувшись при виде детского восторга на лице Пута дель Дьябло. Торо больше нет, но сапоги… сапоги по-прежнему хороши и не пропускают соленую воду, холодную даже в теплых морях.

В них Кэт и встретит смерть через неполных десять месяцев. Что ж, время у нее есть.

Кэт ощущает себя поденкой, у которой нет ни рта, ни задницы, одни только прозрачные крылья, фасетчатые глаза да точное знание того, зачем ты здесь. И ни капли сожаления.

Наверное, она таки стала мудрой, маленькая уличная девчонка, проданная родителями, преданная покровителями, всю жизнь потратившая на выживание, на сбережение своей никчемной жизни — точно крыса, шныряющая по докам и палубам в поисках безопасности и пропитания.

Мудрость — приобретение, которое только к старости и распробуешь как следует. Когда уже думаешь не о том, как от вселенной свое получить, а о том, как свое вселенной оставить.

Кэт злорадно думает, что оставит после себя немаленькое наследство — отродье дьявола и камень порчи. И эти двое всегда будут двигаться навстречу друг другу, а как встретятся — тут миру и конец. Или начало, как считают старые богини. Чистое, безлюдное, мертвое, по меркам людей, но полное жизни — по меркам богов, засучивших рукава для долгого дня творения.

Агриэль провожает Саграду до порта, где у причала пришвартован тот самый каперский шлюп, команду которого за одну ночь сожрала Китти. Новая команда — сливки пиратского отребья, поротое мясо, с совестью, изодранной в лохмотья основательней их чиненых-перечиненых курток и штанов. А на борту горит золотом, ярким, отдающим в закатную красноту: «Мизерикордия». То ли Мадонна Мизерикордия, живоносное начало, небесная заступница падших и скорбящих, то ли орудие coup de grâce, тонкое и тяжелое, легко входящее в сочленения доспехов, словно нож повара — под крабий панцирь.