Кэт вздыхает. Ей жаль Ребекку, так блестяще исполнившую роль ловушки, заповеданную ей судьбой, прописанную в самом имени бедной девушки. Пута дель Дьябло надеется, что Рибка уже угасла, тихо, без мучений, отрезанная от внешнего мира властью Мурмур, точно крепостной стеной. Может быть, дочке сумасшедшего брухо не довелось испытать нечеловеческого голода, стучащего в мозгу метрономом: еда-еда-еда. Агриэль и Саграда обмениваются понимающими взглядами: она лишь вчера освободилась от вечного голода Ламашту, он совсем недавно избавился от Уильяма Сесила, сходившего с ума из-за демонской тяги к смертной плоти и бессмертной душе. Наконец-то все прекратилось: выворачивающие наизнанку сухие спазмы, теплые, дурманящие запахи отовсюду — не спрячешься, неумолкающий скулеж на задворках сознания — накорми меня, накорми, обещаю, это в последний раз, так плохо еще никогда не было, накорми и станет хорошо… И бескрайнее чувство стыда и отчаяния, идущее след в след за блаженством и насыщением.

Каждый из них выбрал, кем пожертвовать — демоном или человеком.

И у каждого в сердце осталась дыра-силуэт, средоточие грызущей тоски.

Движимая непонятным чувством, Пута дель Дьябло протягивает руку и треплет по макушке Велиара, стоящего перед ней на одном колене. Второй князь ада вскидывает на пиратку глаза. В них нет удивления — одно только понимание, бесконечное и безрадостное. И предчувствие потери, скорой и неизбежной. Кэт слышит его мысли, как если бы он бубнил себе под нос, ее милорд, ее палач, ее последний любовник, замыкающий длинного, длинного ряда мужчин.

Они нашли тебя, Кэти. Они нашли тебя и уже не отпустят, приноси ты им жертвы или отдавай себя по кускам. Старые боги любят, когда любопытные человечьи глаза шарят по их заброшенным храмам, где деревья толстыми пальцами корней крошат в пыль стертую резьбу и сытыми змеями оплетают выщербленные колонны. Ты обернулась на их зов, приняла дар жестокого бога-сотрясателя земли — и сохранила, несмотря на все беды, что он принес тебе и ближним твоим. Вот тогда хитрая лиса Омесиуатль поняла, что ты попалась. И не ты одна.

— Amixquichtin mamaltzitzinti, — засмеялась она и смех ее был ужасен, как слепая орда летучих мышей, бьющая крылами в темноте. Стало по слову ее: Саграда, ее мужья, ее потомки, потомки их потомков, весь род той, что приняла Камень, попал в безвременное рабство к божествам, пережившим храмы и жрецов своих.

Счастье твое, пиратка, что ни один хозяин не всевластен над имуществом своим. Не всегда рожденный от рабыни становится рабом. Не всегда господин управляет рабами — бывает и наоборот. Иди, пытай свое пиратское счастье, лови ветер в паруса, штормуй по волне, бегай от виселицы, сколько сможешь. А дитя свое оставь земле. Отныне его судьба — не твоя забота, она — спор двух князей ада, желающих друг другу добра настолько, насколько дьяволы понимают сущность добра. Они будут ссориться над ее колыбелькой, словно двое раздражительных бобылей, насылать безумие и порчу на ее кавалеров, тоскливо-грозными голосами кричать ей вслед: а я тебе запрещаю! — и наконец, познают любовь, бескорыстную и безнадежную, как всё бескорыстное.

Иди восвояси, заложница духа моря, убийца и потаскуха, прародительница Священных Шлюх, способных разжечь любовь в демонах лжи и вероломства, небытия и беззакония — вероломную, беззаконную, разрушительную, но все-таки любовь.

Дочери рода твоего станут допускать одни и те же ошибки, из поколения в поколение. Испытывать одни и те же обиды, ослабляющие сильных и убивающие слабых. Их постигнет одна и та же судьба. Глаз бога-ягуара станет следить за ними, а демоны лжи — укрывать своими хитростями, будто плащом, от рыщущего взгляда, несущего погибель.