— Хочешь? — Интонации у Абигаэль двусмысленные, губы она облизывает еще двусмысленней. Сэм любуется ею, мысленно постанывая: ну сколько можно? Сколько, и в самом деле, можно? Не мальчик уже, триста лет за тобой гоняться, сукина ты дочь.

Эби сноровисто наливает коричневую жидкость, пахнущую смолой — ром? грог? коньяк? — в граненый стаканчик. Синий внимательный глаз следит за струйкой жидкости, плещущей из горла фляжки, и Сэм отчетливо представляет, как лимонный полумесяц отдает вкус в горячем рту Эб, лежа в углублении языка, точно в лодке.

Я тобою проклят, думает Сэм, принимая шот из руки Абигаэль. Я обречен на тебя всю жизнь. И всю смерть — если только смерть доберется до меня, своего ангела.

— Не сопи, — хмыкает Абигаэль. — Вэл скоро будет. У него смена в четыре заканчивается.

Сэм закатывает глаза: подумать только! Его лучший враг, подлый интриган и гениальный авантюрист не может отпроситься с работы! Хотя знает, что сегодня Ночь безумных владык и все собираются здесь, на луче звезды. Сэм и Эб, как всегда, приходят первыми, потом стоят тут на жгучем ветру и греются горячительным из фляжки. Они единственные не навещают Сновидицу в больнице, довольно с этого полутрупа и других посетителей.

Ни Абигаэль, ни Сэм не испытывают почтения к человеческим телам. Зато Вэл — тот испытывает, и еще какое. И даже устроился медбратом в больницу, где лежит в летаргии Сновидица — точнее, одна лишь плоть Сновидицы, надвое разделенная огнем. Пластиково-гладкая, парализованная розовая щека, глаз без ресниц и брови, голый висок — одна сторона; прорезавшиеся тонкие морщинки, приподнятый в застывшей улыбке уголок губ, рыжий ежик волос, тронутый сединой, будто изморосью — сторона другая. Наверное, у них даже сны разные. Надо будет спросить у княгини, когда они встретятся в следующий раз — там, внизу.

Колючий бронзовый венок, обвивающий звезду, вздрагивает, как живой. Нет, он не вздрагивает, он сотрясается, словно при землетрясении, аж шпиль шатается и антенны гудят эоловой арфой. Кажется, вот-вот и венок, и звезда брызнут во все стороны шрапнелью, прольются на землю смертоносным золотым дождем. А через минуту дверца на площадку открывается и к их компании присоединяется сын Сновидицы, Виктор. Первым делом он садится на побитый временем поручень, свесив длинные ноги через прутья решетки, и фотографирует собственные ступни, беспомощно болтающиеся в двухстах шестидесяти семи метрах над землей.

— Надумал мамочку позлить? — интересуется Эби, протягивая второй шот Витьке. У нее что там, охотничий сервиз на шесть персон? — ревнует Сэм. Виктор, в отличие от самого Сэма, не собирается смаковать напиток, вливает его в себя, как водку, и сразу протягивает руку за добавкой.

— Она не злится, — произносит Золотой Дракон, чуть задыхаясь, — она любит этот вид. Говорит, скучает по нему. И первым делом навестит, когда…

— Когда умру, — мечтательно тянет Сэм княгининым голосом, — сразу же отправлюсь путешествовать…

— …И ебись твой ад конем! — хором заканчивают они излюбленную фразу владычицы преисподней. А потом все трое смеются — каждый своему.

Вэла все нет, и нет, и нет. Фонари заливают университетский городок расплавленным золотом, оно течет по улицам, будто по изложницам, собираясь огненными каплями, сплетаясь в сеть, накрывшую вечерний город. Москва-река из серебряной понемногу становится черной, и только золото, текущее по ее берегам, подсвечивает ее гигантское змеиное тулово. Ночь безумных владык наступает на мир неотвратимо, катится, точно подожженное колесо с горы.