Владычица ада смотрит на сына. А Виктор на мать — не смотрит. Отводит взгляд, закрывается, боясь ее желаний, ее воли, беспощадной, сатанинской… Княжеской. Катерина чувствует себя диким зверем, вкусившим человеческой плоти. Зверем, которого вот-вот пристрелят, потому что больше не доверяют.

«Я учился не делать того, что сделали со мной», вспоминает она Витькины слова.

— Ну нет, — качает головой Катя. — Не стоит оно того.

— Так ты простишь отца? — жарко вскрикивает за спинами ее родных кто-то, кого Катерина до сих пор не замечала. А этот кто-то все время был здесь. Была. Эби, разменная монета в опасных играх небес и преисподней.

— Детка, — тянет руку Катерина, — детка, поди сюда.

Абигаэль покорно подходит.

— Знаю, твоему отцу нужно ВСЁ, — полушепотом произносит Саграда. — Он не довольствуется малым. Но он не получает того, чего хочет, никогда. Пусть привыкает быть вторым. Это его судьба. И моя, и твоя. Никто из нас не первый, даже Люцифер. Даже Он. — И Катерина поднимает глаза вверх — туда, где, по дурацкому поверью, находится обитель бога. Хотя бог — он всюду. И здесь, здесь тоже, среди отвергнутых, нелюбимых детей своих. — Всегда есть кто-то, над кем у нас нет и не будет власти. Попробуй научить Белиала этому. Ты сильная, у тебя получится.

— Я не могу. Не хочу, — зажмуривается Эби. — Не умею… хотеть.

— Умеешь. — Саграда поглаживает ее по руке. — Ты же захотела прощения для него? Ты же пришла ко мне — сюда? Значит, ты моя семья. Кэт, твоя мать, часть меня и…

— Я не ты! — почти с ненавистью обрывает Катю Абигаэль. — Мне нечем ХОТЕТЬ!

Катерина беззвучно смеется.

— Да ты полна желаний. И страхов. Боишься отказа, боишься проиграть. Папочкина радость, гордыня дьявольская, темный нефилим… Отпусти себя с поводка. Я — человек, но и я справилась. А тебе сам… сама суть твоя велит хотеть и добиваться.

Саграда выпускает узкую ладонь с каменными мозолями от ножевой рукояти — и Эби отступает, отходит, теряясь в темноте.

Чего я хочу, думает Катя, чего я хочу… На море. Я хочу на море. К Лясирен. Сидеть у кромки воды, бездумно перебирая в горсти сокровища морские — разноцветные ракушки. Многие из них уже объедены волнами, скоро прибой перемелет раковины в песок, уничтожив их красоту без следа. Но вдали от моря эти яркие известковые цветы вянут, превращаются в груды блеклого мусора — как будто близкая гибель есть непременное условие их красоты.

Совсем как у людей, улыбается Катерина.

Решено, она отправляется к морю. С семьей, как в далеком детстве.

* * *

Много лет назад они с родителями ездили в Крым на машине. Два дня в «Жигулях», тяжко просевших от совершенно необходимого на море барахла — и вот она, цепочка каменистых пляжей, заваленных телами гриль.

Катерина ненавидела всё — и дорогу, и пляжи, и море. С того момента, как родители бросали клич: «Ура, мы едем в отпуск!», Катина жизнь превращалась в кошмар. Из своей маленькой, но отдельной комнаты Катя попадала в месиво посторонних тел и взглядов, точно в прокисший бульон, уже начавший пованивать. В машине, сутками ползущей по раскаленной дороге, крепко пахло потом, влажные, наполненные комариным звоном ночи в палатках и обшарпанных кемпингах пахли средством от насекомых, галька на пляжах, больно язвящая ноги и даже само море, казалось, пахли распаренными, рыхлыми телами. Все человечество валялось здесь, у склизкого от медуз мелководья, уныло ворочаясь с боку на бок, прожариваясь на год вперед.