У меня не получится придумать счастье для сына, вздыхает Катя. Придется ему делать это самому. Всю. Свою. Жизнь. Чтобы прожить ее по-своему, а не по-моему.

— А вот и она, — произносит Денница-старший. Легко и непринужденно, словно речь о чем-то (ком-то?) незначительном. Саграда чует подвох в этой легкости. Грядет очередное испытание, о котором ей знать не положено, пока всё не станет очень и очень плохо.

Катя всматривается в волны, пытаясь разглядеть хотя бы тень грядущего.

— Глубинная тварь, — поясняет Люцифер. — Прямо скажем, не русалочка.

И тут Катерина видит ЕЕ. Да, это персонаж не андерсоновский и не диснеевский. Но Катя всегда подозревала: сладкоголосые девы с рыбьими хвостами и круглыми грудями есть оскорбление морской стихии, самозабвенно рождавшей монстров, чье появление на земле было невозможно, немыслимо — ни в древности, ни в современности. Русалочке, порожденной бездной, понадобилась бы не только пара прелестных ножек, дабы не отпугнуть прекрасного принца.

Создание глубин, бесцветно-переменчивое, точно вода, с темной спиной и перламутровым брюхом, с широкими руками-ластами, с извилистым телом морской змеи, колышется, удерживая плечи над волнами, волосы облепляют его сплошной пеленой, незрячие глаза обращены к небу. Оно нюхает воздух, как все слепые ночные твари, поворачивает голову, будто локатор, ловит след чужого присутствия. Ищет Катю.

— Ужас какой, — севшим голосом произносит Катерина. — Мне что, прыгнуть в воду и раскрыть ей объятья?

— Зачем? — недоумевает Денница. — Просто поговори. Пусть она знает: ты ее видишь.

— А она понимает, что такое «видеть»? Она же слепая, — шепчет Катя.

— Слепая. И немая, — соглашается Люцифер. — Но не глухая. Слух и чутье у нее богаче, чем у любого из детей земли. Она любит слушать. И осязать.

— Значит, раскрывать объятья все-таки придется, — бормочет Саграда. Она не уверена, что ее жизнь в безопасности — особенно если вспомнить, чем закончилось путешествие по лабиринтам пирамиды. Но надеется, что очередная смерть иллюзорного тела не убьет ее, Катерину, целиком. И все-таки ей страшно, точно кто-то чуткий и нервный, сидящий у Кати внутри, пытается докричаться до Катиного разума сквозь слой рассудительности и надежд.

Катерина становится на колени на краю пирса, протягивая твари руку, всем телом ощущая шаткость мостков под собой, напряжение мужчины за своей спиной, неустойчивость собственного равновесия.

Огромная перепончатая ладонь охватывает ее кисть, заворачивает в себя до самого запястья. Рука у глубинной твари холодная, но не скользкая и не липкая. Катя, не удержавшись, проводит пальцами по углублению в центре ладони: там, где у людей проходят папиллярные линии, у твари из бездны совершенно гладкая кожа. Порождение глубин изумленно ахает, не издавая ни звука, ни вздоха — беззвучно распахивается безъязыкий рот с острыми иголками зубов, голова запрокидывается назад. Глубинная тварь жадно шарит по Катиному предплечью, упиваясь теплом, тянется навстречу и тянет к себе — не сильно, скорее робко.

От этой робости Катю прошивает необъяснимая жалость к ним, живущим в вечном холоде глубин, день и ночь слушающим бездну, не отличая дня от ночи.