Отсюда линять надо, пока соседи ментовку не вызвали.

— С какой это радости я из собственного дома побегу? — возмутился Комбат. — Сами вломились, сами пускай и отвечают.

— Они-то ответят, — сказал Андрей, брезгливо отодвигая носком ботинка откинутую в сторону руку Мешка, — но и нам с тобой дело пришьют.., просто так, за компанию, чтобы сор из избы не выносить. Что нам пришить, сам понимаешь, у них найдется. Сейчас нам надо время выиграть. В понедельник мой адвокат вернется из Италии, вот тогда мы с ними разберемся.

— Так ведь сбегут же, — с сомнением проговорил Комбат. — В понедельник их уже ни с какими собаками не сыщешь.

— Как же, — усмехнулся Подберезский, — сбегут они, жди. Им теперь одна дорога — в институт Склифосовского, так что найдем мы их в два счета.

— Н-да, — сказал Комбат, с легкой грустью глядя на откатившийся к газовой плите надкушенный сэндвич с сыром. — Позавтракал, называется. И куда мы пойдем?

— Как куда? — переспросил Подберезский. — Я у тебя погостил, теперь твоя очередь. Мне как раз сегодня мебель привезли, я потому и задержался. Теперь жалею: опять самое интересное пропустил.

Они вышли из кухни, перешагнули через лежавшего поперек прихожей Сизого, а потом и через мучительно скрючившегося на пороге Пономаря. Остановившись в дверях, Борис Иванович оглянулся и с сомнением сказал:

— "Скорую" бы им вызвать.

— Сами вызовут, — ответил Подберезский. — Кто первый оклемается, тот и вызовет.

Комбат запер дверь на два оборота и стал спускаться вслед за сержантом во двор.

В квартире царила мерзость запустения. Судя по слою скопившейся на всех горизонтальных плоскостях пыли, сюда никто не наведывался уже года два, если не больше. Могло, конечно, оказаться, что посетители попросту забывали протирать, пыль, но она лежала и на полу таким же ровным, нетронутым ковром, как и на подоконниках и на крышке морально устаревшего телевизора «Темп», слепо таращившегося на майора пыльным бельмом экрана. Квартира была похожа на заколдованный замок Спящей Красавицы, и Постышев испытал мимолетный укол грусти, когда, обернувшись, увидел тянувшуюся за ним цепочку следов, оставленных его туфлями. Это был один из тех редких моментов, когда майор искренне жалел о том, что совершенно не способен к стихосложению: эта квартира могла послужить мощным источником вдохновения для какого-нибудь поэта-романтика, особенно если не посвящать его в подробности жизни и деятельности ее постоянно менявшихся обитателей.

Он усмехнулся, представив себе, что сделалось бы с поэтом-романтиком, проинформируй его кто-нибудь о назначении квартиры и о тех разговорах, которые порой велись в ее стенах. Конечно, мысленно добавил он, речь идет о настоящем поэте-романтике, а не о тех хамелеонах, которые прикидываются романтиками только тогда, когда того требует от них редактор. Романтик наверняка в два счета превратился бы в пессимиста, запил с горя и за два года сгорел от цирроза печени.

Туда ему и дорога, подумал майор, вытирая пыль с экрана телевизора своим благоухающим носовым платком. Видеомагнитофон здесь стоял старенький, еще советского производства. Постышев без труда узнал блаженной памяти ВМ-12, и это еще больше укрепило его в уверенности, что о квартире попросту забыли. Он живо представил себе громадный механизм, который поддерживает на плаву эту сухопутную «Марию Сеяесту», и те громадные деньги, что ежегодно выбрасывает его департамент на содержание множества таких вот квартир, некоторые из которых используются, а некоторые, как, например, эта, просто законсервированы и ждут своего часа.