– Это как так, за дело? – удивился Даниил Иванович. – Первый раз слышу, чтобы кто-то сказал – за дело, мол, сослали. Обычно кричат – навет, поклеп!

– Ну, государь, а доведись до тебя? Узнал бы ты, что слуги твои верные, Аврашка старец да Никитка Еропкин со товарищи, хотят тя с любимой супругой развести, Марь-Иванну в монастырь отправить, в Выксу или в Горицы, а тебя на другой бабе женить?

– М-да, – протянул государь. – Ежели так, то недалеко царь Федор тебя и отправил. Я бы куда-нить в Тобольск услал, медведей считать.

– Вот и я про то, – вздохнул Аврамий. – Конечно, там немножко не так было. Не все так просто. Что вон, мол, злодеи какие – хотели царя с любимой женой развести. Мы ж как лучше хотели.

– Ну, слышал и я кое-что, – заметил государь. – Что хотели вы царя с супругой развести, оттого что наследников не было, а Борис Федорыч к престолу рвался и вас за то наказать решил.

– Да я уж сейчас и сказать не могу – рвался ли Борис Федорыч к престолу, не рвался – кто его знает! – почесал Авраамий бороду. – Иной раз думается – не хотел Борис власти царской. Чем ему плохо при Федоре Иоанныче было? Царь по большим праздникам на престоле сидит, иноземцев принимает, Богу молится, а правит-то первый боярин. И никто б ничего не сказал… А буде жив бы остался Димитрий-царевич, да стань он царем – чем худо? Опять же, правил первый боярин и конюшенный государев. Нагие – слишком уж род захудалый, да и немного их.

– А уж тут как сказать, – не согласился Даниил Иванович. – Сами бы не смогли, так помогли им – те же Шуйские с Романовыми, да и Трубецкие с Салтыковыми. Сначала Бориса сковырнули, а потом бы друг с дружкой стали грызться: попомнили бы друг дружке и земщину с опричниной, да все старые обиды от сотворения мира. Может, такого бы не было, как сейчас, но голов бы немало полетело!

– А ить, пожалуй, ты и прав, – кивнул старец. – Неизвестно еще, как бы царь Дмитрий, настоящий-то, стал бы править. Не получился бы из него новый Иоанн Васильевич?

– Который? – улыбнулся Мезецкий.

– Да хоть тот, хоть другой, – махнул рукой старец. – Дедушка, говорят, который тоже Иоанн Васильевич, токмо третий, тоже не мягче внука был. К тому ж ересь жидовствующих на Руси развел. Сам развел, а потом сам же еретиков казнить стал направо и налево.

– Ладно, – сказал государь, давая понять, что пора и заканчивать разговор. – Опять мы с тобой из пустого в порожнее переливаем. Что бы могло быть – один Господь ведает. А нам с тобой, старче, о нынешнем думать надо. Давай-ка еще разочек договор посмотрим, не позабыли ли чего?

Подписание договора прошло просто. Зашли государи в особую палатку, где на столе были разложены пергаменты на двух языках, поулыбались друг другу, поздоровались (Мезецкий поприветствовал царственного брата на плохом немецком, а Ваза пожелал здоровья августейшему кузену на русском, с изрядной примесью польских слов), осмотрели друг друга (увиденным остались довольны) – и подписали. Рядом с правителями и свидетели руки приложили: от русских – инок Авраамий, сын Палицын, печатник, да Никита Афанасьев, сын Еропкин, главный воевода, а от шведов – Аксель Оксеншерна, риксканцлер, и Юхан Шютте, королевский советник. Потом подождали, пока чернила не просохнут (не писарчукские бумажки, чтобы на них песок сыпать!) прицепили к грамотам по две вислых печати – одна с российским двуглавым орлом, а другая – со львом шведским, да спрятали грамотки в особые ларцы. Ларцы те были убраны в кованые сундуки, а к сундукам приставлен караул.