Эгоцентрик проклятый, сказал он себе. Проехали. Надо думать, что делать, а не какое ты дерьмо…

- Я думаю, Алеша, что ничего страшного не случилось, - уверенно говорила мать, - Джейн тебя любит. Она тебя помнит и очень хорошо к тебе относится. Я думаю, тебе надо с ней встретиться и поговорить. Она живет… сейчас, минуточку… - мать полезла куда-то за адресом, назвала гостиницу, номер комнаты.

- Хорошо, мама. Спасибо, что позвонила. Я подумаю, как лучше сделать.

Алексей полежал еще часа два, тупо глядя в потолок и пытаясь заснуть. Сглотнул две таблетки от головной боли. Почитал Псалтирь. Походил по комнате туда и сюда. Не то, чтобы ему не стало легче, пожалуй - стало. Одна только проблема оставалась нерешенной, и вряд ли кто-то - отец Иоанн, кто-то из друзей - хоть кто-нибудь поможет ее решить.

Алексей тогда скрыл случившееся от Лены. Чтобы не причинять боли. Это было очевидно правильно, и того же мнения был отец Иоанн. Но теперь это становилось невозможным и нечестным.

Господи, и хоть бы это произошло не тогда, когда Лена в больнице, ее мать при смерти, с Митькой непонятно что.

Алексей сжал кулаки. Ткнулся лбом в стену.

Ладно, Господи, все понятно, Ты наказываешь меня по любому поводу. То, что другому легко сошло бы с рук - вон у Славки по жене в каждом аэропорту - мне не сходит. Поддался один раз слабости - и пожалуйста. Но вообще прав Ты, конечно, я это заслужил.

Одного только я не пойму - за что это Ленке?

Она-то ведь совершенно ни в чем не виновата.

Ты же не сила слепая, которой все равно по кому лупить, не карма какая-нибудь, Ты же нас любишь, за что же ей-то так? Ведь это же несправедливо просто!

Воткнувшись теменем в стену, Алексей не двигался. Ведь это подумать только, какое сокровище ему досталось, и как он позорно, позорно с ней поступает… поступил.

Ведь за все годы ни разу, ни одного раза не мог он припомнить, чтобы Лена хоть как-то не так себя повела. Наорала бы на детей от злости - какое там, она вообще не умеет злиться! И когда он приходил домой из рейса, всегда - всегда, без исключений! - его кормили вкусным ужином и выспрашивали, и сочувствовали, и просто молчали, если он не хотел говорить. И гладили по плечам, и целовали. И выгоняли детей из спальни: папа спит, это святое! И никогда - ни разу! - не было иначе. Даже при грудных детях. Никогда. Даже когда у Лены был тяжелый тромбофлебит, она отдала детей теще, но сама - ползком - хоть из полуфабрикатов, но приготовила ему еду, когда он вернулся из рейса. И никогда это не было с надрывом, с видом жертвы. Она легкая на подъем - "может, пивка принести тебе?", "булочек хочешь еще?" - и уже несется на кухню. Разбаловала. Он старался ее отблагодарить, как мог, но ей ведь ничего и не нужно было. Ничего, только он сам, его глаза, руки, его любовь. И даже учиться она стала ради него, не очень-то ей это интересно, но ведь учится. И всегда веселая, довольная, солнечная.

Какой там "неравный брак", что там мама говорила? Впрочем, конечно, неравный: ему до такого Божьего дара любви и верности - как до неба.

Он был отвратителен. Он часто был несдержанным и злым. Было даже несколько раз, что он кричал на нее. Ни за что, абсолютно ни за что! Просто потому, что раздражился и распустился. И Ленка плакала. Не в истерике. Тихо, отходила куда-нибудь и плакала, стараясь не показать этого. Вся сникала. Потом его, конечно, мучила совесть, он извинялся. В последние годы, вроде бы, Бог избавил от этого раздражения, и не было уже этих сцен.

Какое у нее чистое, нежное лицо. Светлая, матовая кожа, разве что легкие веснушки на носу. И глаза, карие, как и у Джейн, но совсем другие - будто светятся изнутри.