|
Неяркий свечной свет заливал поверхность стола. Там лежало то, что осталось от Широ. Он лежал на спине, обнаженный по пояс. Рваные раны, темные пятна синяков – некоторые хранили отпечатки цепей – сплошь покрывали видимую часть тела. Руки и ноги неестественно распухли. Их так изломали, что они напоминали теперь не человеческие конечности, а какие-то причудливые колбасы. Живот и грудь покрывала сетка тонких порезов – такие я уже видел на телах настоящего отца Винсента и Гастона Лароша. – Сколько крови... – прошептал я. Я услышал, как в дверь вошел Майкл. Он застыл, издав задыхающийся звук. Я подошел ближе к останкам Широ, механически отмечая про себя подробности. Лицо его осталось более или менее нетронутым. Какие-то предметы валялись на полу: наверное, необходимые для ритуала инструменты. Что бы ни собирались проделать с Широ динарианцы, они довели это до конца. Теперь я разглядел на коже волдыри от ожогов... или язв. Возможно, бросавшиеся в глаза внешние повреждения скрывали множество других следов действия инфекции. – Мы опоздали, – негромко произнес Майкл. – Они успели довершить обряд? – Угу, – кивнул я и сел на край стула. – Гарри? – спросил Майкл. – Столько крови... – сказал я. – Он ведь совсем не крупный человек был. Ни за что не подумал бы, что крови может быть так много. – Гарри, мы здесь все равно ничего больше сделать не можем. – Я ведь знал его, и он был всего чуть выше среднего роста. А крови хватило на всю эту живопись... На ритуал. – Нам надо идти, – сказал Майкл. – И что делать? Чума уже запущена. Вполне возможно, мы уже заразились. Если мы уйдем отсюда, мы только поможем разносить ее. Плащаница у Никодимуса, и он, возможно, ищет сейчас битком набитый школьный автобус или что-нибудь в этом роде. Он ушел. Мы опоздали. – Гарри, – настаивал Майкл. – Нам лучше... Злость и досада друг вспыхнули во мне ослепительным огнем. – Если вы сейчас начнете бубнить про веру, я вас убью. – Не думаю, – вздохнул Майкл. – Я слишком хорошо вас знаю. – Заткнитесь, Майкл. Он шагнул ко мне, прислонил трость-ножны к моей ноге и, не говоря ни слова, отошел к стене и принялся ждать. Я взял трость в руки и вытащил сияющий холодным металлическим блеском меч дюймов на пять или на шесть. Потом задвинул обратно, подошел к Широ и как мог привел его останки в порядок. Покончив с этим, я положил меч рядом с ним. Когда он закашлялся и пошевелился, я едва не взвизгнул от неожиданности. Мне и в голову не могло прийти, что кто-то способен выжить после таких истязаний. Но Широ хрипло вздохнул и открыл глаз. Другой глаз вытек, и глазница смотрелась запавшей, ввалившейся. – Блин-тарарам, – пробормотал я. – Майкл! Мы с Майклом бросились к столу, едва не столкнувшись. Широ потребовалась секунда, а может, и две, чтобы сфокусировать взгляд на нас. – А, хорошо, – выдохнул он. – Устал уже вас ждать. – Его нужно срочно в больницу, – сказал я. Старик едва заметно покачал головой: – Поздно. Смысла нет. Веревка. Проклятие Вараввы. – О чем это он? – спросил я у Майкла. – О веревке, что на шее у Никодимуса. Пока он носит ее, он не может умереть. Мы полагаем, это та самая веревка, которой воспользовался Иуда, – тихо пояснил Майкл. – А что за проклятие Вараввы? – Точно так же, как римляне оставляли за иудеями право раз в году прощать одного осужденного преступника, веревка позволяет Никодимусу насылать смерть, которой нельзя избежать. |
