— Он тоже получил бомбу в письме? Это была бомба?

Джаджа выхватил у меня телефон. Тетушка Ифеома подвела меня к кровати. Я села, уставилась на то, что оказалось у меня перед глазами, и поняла, что на всю жизнь запомню этот мешок с рисом: и то, как он привалился к стене возле стола, и коричневые переплетающиеся джутовые волокна, из которых он был сделан, и слова «Adada длиннозерный». Мне и в голову не приходило, что папа умрет, что он вообще может умереть. Он был не таким, как Адэ Кокер, как все остальные люди, которых убили. Он казался мне бессмертным.

Мы с Джаджа сидели в гостиной и смотрели туда, где раньше стояла этажерка с фигурками балерин. Мама была наверху, собирала папины вещи. Я поднялась было к ней, чтобы помочь, но увидела, как она стоит на коленях на пушистом ковре и прижимает к лицу его винно-красную пижаму. Она не подняла на меня глаз, когда я вошла. Только сказала:

— Иди, ппе, побудь с Джаджа, — шелк папиной пижамы заглушал ее голос.

За окном проливной дождь хлестал по закрытым ставням в каком-то яростном ритме. Еще миг, и он сорвет с веток кешью и манго, которые упадут и начнут разлагаться на влажной почве, источая кисло-сладкий запах гниения.

Ворота во двор были заперты. Мама велела Адаму не пускать людей, которые хотели устроить mgbalu, чтобы выразить свои соболезнования. Не пустили даже родню, которая приехала из Аббы. Адаму возразил, что это неслыханно, что нельзя отвергать людей, несущих сочувствие. Но мама сурово сказала ему, что мы хотим оплакать наше горе в узком кругу, а родня может пойти в церковь и заказать заупокойную службу. Я никогда не слышала, чтобы мама так разговаривала с Адаму. Я вообще никогда не слышала, чтобы она обращалась к нашему привратнику.

— Госпожа, вам нужно выпить Boumvita, — сказала Сиси, войдя в гостиную. Она несла в руках поднос с чашками, из которых папа пил чай. Я почувствовала запах тимьяна и карри, которые были непременными спутниками Сиси. Даже после ванны она пахла именно так.

Она принялась было оплакивать отца, но ее громкие всхлипывания утихли, натолкнувшись на наше потрясенное молчание.

После того как она ушла, я повернулась к Джаджа и попыталась заговорить с ним взглядом, но глаза брата были пусты, как окна с запертыми ставнями.

— Не хочешь немного Boumvita? — наконец спросила я.

Он покачал головой:

— Только не из этих чашек.

Он немного пошевелился на своем месте и добавил:

— Мне надо было заботиться о маме. Обиора держит семью тети Ифеомы на своих плечах, а я старше его. Я должен оберегать маму.

— Господь все усмотрит, — сказала я. — И пути Его неисповедимы, — и подумала, как гордился бы папа моими словами и как бы он меня похвалил.

Джаджа рассмеялся, и этот горький смех походил на всхрапывание.

— Да уж, Господь усмотрит! Как Он усмотрел для своего верного раба Иова, да и для собственного сына тоже. Зачем он убил своего сына, а? Чтобы спасти нас? А почему нельзя было и его? Спасти, и все?

Я сняла тапочки и остудила горящие ступни о холодный мраморный пол. Я хотела рассказать Джаджа, что непролитые слезы жгут мне глаза и я все еще прислушиваюсь, не заскрипят ли ступени под папиными шагами. И что все во мне заполнено острыми осколками, которые я не могу собрать, потому что мест, куда они подходили, больше нет. Но вместо этого я сказала:

— На папиных похоронах церковь будет набита битком.

Джаджа ничего не ответил.

Зазвонил телефон, и звонил довольно долго. Тому, кто пытался с нами связаться, пришлось набрать номер несколько раз, прежде чем мама ему ответила. Вскоре после этого она вошла в гостиную.