— Камбили, — сказал он.

Я хотела попросить его иначе выговаривать мое имя, потому что теперь он не имел права делать это, как раньше. Он уезжал. Я дышала ртом.

— Вы первый раз взяли меня на стадион, потому что попросила тетушка Ифеома? — спросила я.

— Она беспокоилась о тебе, о том, что ты не можешь разговаривать даже с соседской ребятней. Но меня она ни о чем не просила, — он протянул руку и поправил мой рукав. — Я сам захотел тебя туда отвезти. И после того первого раза мне хотелось брать тебя с собой каждый день.

Я наклонилась и сорвала травинку, узкую и длинную, как зеленая игла.

— Камбили, — сказал он. — Посмотри на меня.

Но я не стала на него смотреть. Я не сводила взгляда с травинки, будто в ней было заключено секретное послание, которое я могу расшифровать, только вглядываясь в нее как можно пристальнее. И тогда она сможет объяснить мне, почему мне так нужно было, чтобы отец Амади сказал, что не хотел брать меня с собой даже в тот самый первый раз, чтобы у меня появилась веская причина разозлиться еще сильнее и подавить мучительное желание расплакаться.

Он сел в машину и завел мотор.

— Я вернусь сегодня, чтобы увидеться с тобой.

Я провожала взглядом его машину, пока та не исчезла за спуском по Айкежани авеню. Я все еще смотрела туда, когда ко мне подошла Амака. Она легко положила руку мне на плечо.

— Обиора говорит, что вы с отцом Амади, должно быть, занимаетесь сексом или чем-то близким к этому, потому что он никогда еще не видел, чтобы отец Амади был таким лучезарным, — Амака рассмеялась.

Я не знала, говорила она всерьез или шутила. И мне не хотелось даже думать о том, насколько странно обсуждать, занималась я сексом с отцом Амади или нет.

— Может, когда мы будем учиться в университете, ты присоединишься ко мне в продвижении идеи об обете безбрачия? Чтобы он стал для служителей церкви не обязательным? — спросила Амака. — Ну или чтобы акт любодеяния стал доступен всем священникам время от времени. Скажем, раз в месяц?

— Амака, пожалуйста, перестань! — я развернулась и пошла к террасе.

— Ты хочешь, чтобы он бросил служение? — теперь Амака была сама серьезность.

— Он никогда этого не сделает.

Амака задумчиво склонила голову, потом улыбнулась.

— Кто знает, — сказала она и ушла в гостиную.

Я переписывала адрес отца Амади в Германии снова и снова. Потом переписывала опять, пробуя различные шрифты и стили. Я как раз занималась этим, когда он вернулся. Он забрал блокнот у меня из рук и закрыл его. Мне хотелось сказать: «Я буду скучать», но вместо этого я сказала:

— Я буду писать.

— Я напишу первым.

Я не знала о том, что у меня из глаз текут слезы, пока отец Амади не потянулся ко мне и не стер их со щеки открытой ладонью. А потом он заключил меня в объятия.

Тетушка Ифеома приготовила ужин для отца Амади, и мы все вместе поели рис и бобы. За столом много смеялись и говорили о стадионе, но мне казалось, что меня там не было. Я занималась тем, что тщательно запирала те потаенные уголки себя, которые мне больше не понадобятся, раз отца Амади не будет рядом.

В ту ночь я плохо спала. Я так вертелась на кровати, что разбудила Амаку. Мне хотелось рассказать ей о своем сне, где какой-то мужчина гнался за мной по каменистой дорожке, усыпанной сорванными листьями алламанды. Сначала это был отец Амади в развевающейся сутане, потом папа в длинном, до пола, мешке, из которого доставали пепел в Пепельную среду. Но я промолчала и позволила Амаке обнять себя и убаюкать, как перепуганного ребенка. Утром меня посетила радость: я была рада открыть глаза и увидеть, как солнце льет сквозь оконные жалюзи лучи цвета спелого апельсина.