— Да, — подтвердил он, внимательно глядя на меня. — И они не нуждаются в том, чтобы я верил в них, это нужно мне.

— Почему?

— Потому что мне нужно верить в то, в чем я не стану сомневаться, — он взял бутылку с водой и стал жадно пить. Я наблюдала, как двигается его горло, и страстно хотела стать этой водой, вливаться в него, быть с ним единым целым. До этого момента я никогда в жизни не завидовала воде! Он поймал мой взгляд, и я, пытаясь понять, что он в нем прочел, отвела глаза.

— Тебе пора переплести косы, — сказал отец Амади.

— Правда?

— Да. Я отведу тебя к женщине, которая причесывает твою тетушку.

И он протянул руку и коснулся моих волос. Мама заплела их еще в больнице, но из-за терзавших меня головных болей, сильно натягивать волосы она не решилась, и вышло рыхловато, кое-где выбивались целые прядки. Отец Амади провел рукой вдоль распушившихся косичек, глядя мне прямо в глаза. Он был слишком близко. Его прикосновение, легкое, невесомое, вызвало у меня мучительное желание ощутить вес его ладони. Мне хотелось броситься ему на грудь, прижать его руку к своей голове, груди, животу, чтобы он мог ощутить тепло, наполнявшее меня.

Отец Амади опустил руку, поднялся и побежал к мальчикам на поле. А я на него смотрела…

Амака зашевелилась в кровати, и я проснулась. Рассвет еще не наступил, и лавандовые лучи утреннего солнца не тронули жалюзи. В слабом свете уличного фонаря я увидела, как кузина завязывает на себе накидку. Но, направляясь в туалет, она никогда ее не надевала. Что-то случилось?

— Амака, о gini?

— Прислушайся, — ответила она.

С террасы доносился голос тетушки Ифеомы. «Почему она встала так рано?» — подумала я, а потом услышала пение. Где-то за окном, на улице звучал целый хор.

— Студенты бунтуют, — пояснила Амака.

Я встала и пошла следом за ней в гостиную. Что это значит? Мы в опасности? На террасе вместе с тетушкой Ифеомой стояли Джаджа и Обиора. Меня удивила ощутимая плотность ночного воздуха, казалось, он состоит из тысяч еще не упавших дождевых капель.

— Выключите уличный фонарь, — велела тетушка. — Они могут начать кидаться камнями, если заметят свет.

Амака выполнила ее просьбу. Пение слышалось громче и четче. В хоре было не меньше пятисот человек:

— Долой старшего администратора! Нет главе государства! Дикарь, надень штаны! Где вода? Где электричество? Где бензин?

— Студенты так шумят, что я думала, они уже перед домом, — сказала тетушка.

— Они придут сюда? — испугалась я.

Тетушка Ифеома обвила меня рукой и притянула к себе. От нее пахло тальком для тела.

— Нет, ппе, что ты! Волноваться стоит соседям ректора. Прошлый раз студенты сожгли машину старшего преподавателя.

Хор голосов гремел вовсю, но не приближался. Послышался шум. В унизанное звездами небо стали подниматься густые клубы черного дыма. Раздался звон битого стекла.

— Мы говорим: нет старшему администратору! Пошел прочь! Вы не хотите нас слушать? Придется!

Пение сопровождали крики и визг. Потом послышался голос, который повел соло, и толпа возликовала. Порыв прохладного ветра, пропитанного едким запахом дыма, донес до нас с соседней улицы обрывок пламенной речи на ломаном английском языке:

— Великие львы и львицы! Разве мы много хотим? Нам нужны политики в чистых трусах! Есть трусы у президента? Чистые трусы? Нет!..

— Смотрите, — прошептал Обиора и ткнул чуть влево. И мы увидели группу бегущих студентов — человек сорок с факелами и горящими палками. Они промелькнули, словно быстрый черный поток.