— Хорошо. Спасибо вам. До свиданья, — Маша аккуратно сложила все документы в прозрачный файл и вышла из каморки. Рыба молча проводила ее вытаращенными глазами.

— …Извините, гражданка!

Она остановилась. Вдох-выдох. Обернулась назад. Один из стариков, сидевших под дверью в архив, ковылял за ней следом по коридору:

— Вы меня, конечно, простите, — он пошамкал ртом, и что-то отвратительно скрипнуло, будто он жевал землю. — Я не то что подслушивал. Просто очень хорошая слышимость. Деревянные переборки. Так что я, гражданка, услышал ваш разговор про евреев, — старик хихикнул и снова хрустнул зубами. — И что вы хотите в Израиль. И про деда вашего репрессированного. Я хотел поделиться с вами соображением. Если вам интересно.

— Извините, но я очень спешу, — Маша отвернулась и пошла по коридору, ускоряя шаг.

— Ген предательства! — визгливо крикнул старик ей вслед. — У меня такое соображение — в тебе сидит ген предательства! Твой дед был врагом народа! И ты враг народа!

Маша остановилась. Медленно повернула лицо к старику. Почувствовала, как поднимается в ней ледяная и черная, как будто бы не ее, как будто бы чья-то чужая, древняя, бесплодная, как мерзлая земля, злоба.

— У тебя грязный рот, — тихо прошипела она. — Но ты скоро иначе заговоришь.

— Это угроза? — старик противно скрипнул зубами.

— Нет. Это правда.

Она вышла из загса на улицу, задыхаясь. В лицо подуло сыростью и мертвой листвой. Попыталась опять успокоиться. Попыталась представить себя в теплом песке — но песок забивался в глаза и ноздри. В ушах гудело. Перед глазами плавали серые точки. Как песчинки, — подумала она. — Как грязные, липкие комья песка.

Гул в ушах становился все громче — как будто кто-то врубил для нее одной воздушную тревогу. Она осторожно прислонилась к заплеванной бетонной стене — переждать. Достала из кармана мобильный, думала позвонить Диме — он бы мог приехать за ней сюда на машине, — но взяла себя в руки. Да, наверное, он бы за ней приехал. Он отвез бы ее догмой — и туг же слинял. Он ведь сам честно сказал, что ему с ней в последнее время жутко. Эти приступы. Он не хочет видеть ее такой. Он не медик и не знает, что предпринять. Он не хочет быть рядом. Ее отец в свое время точно так же не захотел быть рядом с ее матерью. Да что таго отец — она сама не захотела быть с ней рядом. Нужно к ней съездить. В конце концов, ведь мама не виновата в своей болезни. И даже в том, что передала ее Маше. Это просто генетика. «Ген предательства!» — каркнул в мозгу стариковский голос.

Маша убрала мобильный, закрыла глаза и попыталась думать про синий зонтик на пляже. Осенний ветер продувал насквозь одежду, кожу и кости, он дул прямо в сердце. Ее зонтик покосился от ветра. Где-то там, далеко, было вечное лето и гуманная медицина. А она была здесь. С нарастающими день ото дня симптомами. И по-прежнему без визы на ПМЖ. Без права на возвращение.

Многофункциональный центр предоставления госуслуг на Якиманке был похож на поддельный дворец. Псевдомраморные лестницы, псевдохрустальные люстры, псевдоримские колонны. Высоченные потолки. Просторные коридоры. Огромные, абсолютно пустые залы. По крайней мере, по выходным в МФЦ было пусто. Маша специально пришла за выпиской из домовой книги в субботу, чтобы не сидеть в очереди.

Но сидеть все равно пришлось. Три субботние бабульки, сиротливыми воробушками ютившиеся за тремя прозрачными окошками в бесконечного ряду прозрачных окошек, встрепенулись и снялись с мест как раз в тот момент, когда Маша подошла со свидетельствами о рождении и паспортом.