Жизнь послушниц протекала в пещерах нижнего круга – то есть таких, которые не сообщаются напрямую с поверхностью. Первый год в монастыре послушницам не полагалось видеть солнечных лучей: считалось, что, не тревожимые светом, они быстрей и легче привыкнут к подобающему образу мысли. Послушницы спали в одиночных кельях, работали парами, для трапез и молитв собирались все вместе – их было тридцать восемь. Болтовня не приветствовалась: пять слов в сутки, не более. Нарушительница теряла ужин, а затем – дневную свечу. Девушке приходилось провести день в кромешной тьме, и поначалу это казалось особенно страшным. Потом, по прошествии месяцев, послушницы свыкались с могильным мраком, но и страсть к праздной болтовне пропадала без следа. Наказание больше не страшило, но говорит – о чем?.. Зачем?.. С какого момента слова казались пустыми. Говоришь ли ты или молчишь – ничего не меняется в мире. Слишком мало мыслей, достаточно важных для того, чтобы истратить на них заветные пять слов. Нередко за день так и не находилось повода сказать хоть что-то, и перед сном Мира расходовала пять слов тем способом, который считался наилучшим:

– Благословенна будь, Праматерь Ульяна Печальная.

Жизнь в замке Уэймар представляла массу отличий.

Солнечного света имелось вдоволь. Солнце как таковое увидеть было сложно: его скрывал туман или дождевые тучи, однако же это не вечный мрак кельи! Более того: даже ночью можно повернуть рычаг и зажечь искровый фонарь прямо у изголовья кровати. Мира несколько раз делала так безо всякой нужды, просто чтобы ощутить перемену. Но после устыдилась и попросила прощенья у Праматери Ульяны.

Больше не требовалось ни думать о смерти, ни поминать ее в молитвах. Хотя теперь, непрошенная, она являлась в мыслях Миры куда чаще, чем было в обители. Девушка уже выполнила роль инструмента шантажа и больше не являла особой ценности для своих пленителей. Ульяна Печальная зорко приглядывала теперь за своей бывшей послушницей, в любой час готовая взять ее под руку и проводить на Звезду.

Передвижение по замку не ограничивалось. Мира не могла выйти за стены, но свободно прогуливалась по двору, заходила в любые помещения, не запертые и не охраняемые. За нею даже почти не следили… Порою она чувствовала затылком чей-то взгляд, порою – нет. Иногда возникал ниоткуда Инжи и заводил очередной рассказ, или Эф сталкивался с Мирой и цедил сочащееся ядом: «М-ммиледи». Иногда Мире удавалось прогуляться в полном одиночестве, никем не потревоженной. Однако она знала: люди графа больше не допустят оплошности, ее задержат еще до ворот, еще до того, как она скажет хоть слово часовому.

Теперешняя комната Миры была до неприличия больше кельи. Возможно, даже больше подземной часовни нижнего круга пещер. Аббатиса Делия сказала бы, что грешно жить в таком огромном помещении, и, вероятно, была бы права.

Пища и вовсе не шла ни в какое сравнение с монастырской. Это даже не перемена к лучшему, а просто таки небо и земля! Еда утром и днем, и даже вечером! Завтрак в постели – чашка кофе и кусок пирога, всякий день разного; ужин в кресле у камина, с книгой; обед в малой графской трапезной среди соцветья здешнего общества.