– Так и ты там был за деньги, разве не так? Охранял Борова, пока он развлекался – вытрясал душу из этой шлюшки.

– Не называйте ее так, господин капрал, даже если она и впрямь была шлюшкой.

– Да это просто к слову пришлось, – примирительно сказал Литума.

Парень яростно отмахнулся от мошкары. Была уже глубокая ночь. Жара не спадала, вокруг тихо шелестели деревья. На небе не было луны. Вдали, среди холмов и перелесков, можно было различить маслянистые огни Тинго-Марии. Дом стоял в пустынном месте, метрах в ста от шоссе, связывающего Агуатию с Пукальпой, его тонкие перегородки и стены свободно пропускали голоса и шумы. Он снова услышал свистящий удар и вскрик женщины.

– Хватит, папочка, – умоляла женщина задыхающимся голосом. – Не бей меня больше!

Карреньо почудилось, что Боров засмеялся тем же самодовольным смехом, который он уже слышал в прошлый раз в Пукальпе.

– Смех воротилы, главаря, который все может себе позволить и которому все нипочем, потому что у него карманы набиты долларами и солями*, – пояснил он капралу, и в его голосе звучала все еще не угасшая ненависть. – Кончай же наконец, Боров, сукин ты сын, думал я, – продолжал Томас. – Получи свое удовольствие, излейся и отвали спать! Но он и не собирался кончать.

– Довольно, папочка! Будет уже! – умоляла время от времени женщина.

Томас обливался потом и с трудом переводил дыхание. На шоссе загрохотал грузовик, желтушный свет фар на мгновенье выхватил из темноты стволы и кроны деревьев, дренажную канаву, полную камней и грязи. И снова все поглотила фосфоресцирующая темнота. Томас никогда раньше не видел светлячков и представлял себе их в виде крохотных летающих фонариков. Как жаль, что толстяк Искариоте сейчас не с ним. Можно было бы послушать его рассказы, где и как он объедался, а за разговорами и шутками, смотришь, и время бы пролетело незаметно. И он не слышал бы то, что слышит теперь, и не воображал бы то, что теперь лезет в голову.

– А сейчас я тебе засуну эту штуку, да так, что до самого затылка достану, – довольно урчал Боров, захлебываясь от наслаждения. – Чтоб ты заорала, как твоя мать, когда рожала тебя на свет божий.

Литуме почудилось, что он слышит похотливое хихикание Борова, который, видно, всегда получает все, что захочет. Его он представлял себе без труда, ее – не так ясно. Женщина виделась ему только как некая безликая форма, как силуэт, лишенный объемной телесности.

– Если бы со мной был Искариоте, мы болтали бы с ним о разных разностях и мне было бы наплевать на то, что происходит в доме, – сказал Томас. – Но Толстяк стоял в карауле у дороги, и я знал, что он ни за что не покинет свой пост – простоит там всю ночь, мечтая о вкусной жратве.

Женщина снова закричала, ее крик перешел в плач. А эти глухие удары, что это – пинки?

– Ну ради Бога, прошу тебя, хватит, – умоляла она.

– И тут я заметил, что держу в руках револьвер, – сказал парень, понизив голос, словно опасаясь, что его подслушивают. – Оказывается, я уже раньше вынул его из кобуры и играл им – надавливал на спусковой крючок, взводил курок, крутил барабан. Совершенно машинально, господин капрал, клянусь вам.

Литума повернулся на бок, чтобы взглянуть на него. В ночной темноте, разбавленной вливающимся в окно бледным светом луны и звезд, с трудом можно было разглядеть профиль Томасито, лежавшего на соседней раскладушке.

– Что ты задумал, чокнутый?

Он поднялся на цыпочках по деревянному крыльцу, слегка надавил на входную дверь, почувствовал, что изнутри ее что-то держит. Все происходило так, будто его руки и ноги действовали сами по себе и он не управлял ими.