– Думают, – подтвердил Пекрур, хитро прищурив глаз. – А что, она и в самом деле там?

    Снова ухмыльнувшись, Хасса сделал оскорбительный жест, помахав пятерней перед чреслами. Мол, понимай, как знаешь: то ли пектораль и правда в Мендесе, то ли благородный Урдмана ее видеть не видел. Князья гневно загалдели, но Пекрур движением руки призвал их к порядку.

    – Убирайтесь отсюда, пока Урдмана не вырезал ваши сердца, – произнес Хасса, продолжая свои манипуляции с пятерней. – Убирайтесь или попробуйте отправиться к нам в Мендес и поискать там. Может, найдете свою святыню, а может, нет.

    – Меч из ножен надо вытаскивать вовремя, – наставительно сказал вождь Востока. – Зачем нам идти сейчас в Мендес? Ты ведь слышал: сначала мы очистим ваши амбары, угоним скот, сожжем все, что может гореть, и выпьем все, что можно пить. Ну а потом…

    – Потом, потом!.. – прервал его посланец, явно раздражаясь. – Не будет этого «потом»! Ты нас не обманул, предводитель шакалов! Вы сидите здесь не для того, чтобы жрать и пить, вы ждете помощи от Пемалхима из Гелиополя! Ждете его самого, да только зря! Труп его обглодали рыбы, воины пошли на корм червям, корабль и все снаряжение захвачено Асушей! Гонцы, которых он прислал…

    Пекрур внезапно приподнялся, грохнул обухом секиры о землю и передразнил:

    – Гонцы, гонцы! Стоить ли верить гонцам? Кто видел труп Пемы, обглоданный рыбами? Может быть, ты, Сиб? Или ты, Охор? Или, может, Хасса сейчас вытащит рыбу из своей набедренной повязки, и эта рыба скажет нам: я знаю, каково на вкус сердце Пемалхима? Ха! Пустые слова, клянусь полями Иалу! – Вскинув топор, он проревел: – Пема, сын мой! Яви свой лик, и не забудь о мешке!

    Ловок! – подумал я, вступая вместе с Иуалатом в освещенный круг. Хочет выманить войско Урдманы из Мендеса, устроить засаду или другую хитрость, окружить, зайти в тыл… А заодно попугать: Пемалхим-то здесь, а вот Асуша уже сидит на весах Анубиса! Нет, не прост был старейший и в воинском искусстве соображал получше Агамемнона.

    Хасса, пораженный, отступил, вытягивая ко мне руку со шрамом и бормоча: «Ты!.. Ты!..» Ноздри его раздувались, лицо перекосилось от ярости, и что-то, напряжение мышц или смутный инстинкт, наследие Пемы, подсказывало мне, что видимся мы не в первый раз. И, надо думать, прежние наши встречи были не очень мирными, а счет в них явно в мою пользу.

    – Ну-ка, что там у нас в бурдюке? – произнес Пекрур, делая вид, что хочет встать и заглянуть в винную емкость. – Клянусь милостью богов, Амона, Исиды и Осириса, там что-то интересное! Не череп Пемы, обглоданный рыбами – ведь вот он, Пема, стоит живой! – но чья-то голова там точно есть. Эй, воин! Развяжи завязки!

    Иуалат повиновался. В свете ламп вино казалось темно-багровым, напоминавшим кровь, и хлынуло оно из бурдюка словно из распоротого чрева. Вместе с багровым потоком выскользнула кисть руки, за нею – голова со слипшимися волосами и раззявленным в ухмылке ртом. От останков тянуло гнилостным запашком, мешавшимся с ароматами лагеря и кипрского вина. Пристально уставившись на Хассу, я активировал ловушку кодом «Каэнкем» и отстрелил ее в сознание посланца.