— Поверьте мне и на этот раз, — убежденно продолжал Севастьян. — Идемте к дому Флора. Нужно разогнать толпу. Я еще не знаю, кто оклеветал братьев Олсуфьичей, просто знаю — от всей души знаю — что это ложь. Не могли они совершить ничего подлого. Не такие это люди. И вы, когда их узнаете, поймете меня.

Он взмахнул саблей, выхватив ее из ножен.

— За мной, ребята!

И они побежали — все, даже Иона с Урсулой на шее. Слепой прохожий повернул голову и долго вглядывался в их спины.

— Ничего не вижу, — пробормотал он, — Господи, я ослеп! Проклятая чума! Проклятый Флор!

* * *

На самом бегу врезались солдаты в толпу и начали разгонять ее, ударяя копьями и саблями, и плашмя, и режущим краем. Послышались выкрики, стоны, кто-то побежал, кто-то упал под ноги бегущим, и о тела начали спотыкаться неловкие. В тесноте улиц толпа принялась колыхаться, точно тесто, которое норовит подняться и выплеснуть за край горшка, в котором оно замешано.

Севастьяна удивило, когда он заметил в этой толпе и женщин. Простоволосые, растрепанные, с искаженными от ярости лицами, они размахивали кулаками не хуже мужчин. Одна или две были вооружены, и солдату пришлось ударить мегеру по голове, чтобы она не ткнула его ножом.

— Вперед! — кричал Севастьян. — Бейте их!

Сброд разбегался, а те, кто попадал под оружие, с криком пытались обороняться, но падали. Натиск должен быть стремительным, иначе толпа опомнится и сомнет небольшую группу бойцов. Ни разбирать, кого щадить, а кого разить, ни медлить, ни задумываться было некогда.

Иона действовал копьем, а Урсула вцепилась в его волосы и глядела по сторонам выпученными от ужаса глазами. Ей казалось, что все растопыренные руки, все орущие рты обращены именно к ней, и одно неловкое движение ее покровителя и друга — и она полетит прямо в эту многозубую пасть, где ее перемелют и сожрут.

Но шаг за шагом Иона продвигался вперед, и чужие люди отбегали в стороны, опасаясь попасть noд его оружие.

Урсула видела, как какой-то оборванец со злым, перекошенным лицом метнулся было к стене перед Ионой. Другие люди, также жаждавшие спасения для себя, оттолкнули его и швырнули прямо на копье Ионы. Оборванец летел, толкаемый со всех сторон. Он понимал, что в следующий миг острая сталь вонзится в его тело, но не мог сдержать натиска толпы. И обезумевшие в давке люди сами насадили его на копье. И оборванец умер, исходя криком злобы. Копье сделалось очень тяжелым, но Иона не мог избавиться от трупа. Он так и шагал, расталкивая мертвецом всех, кто оказывался у него на пути.

Наконец толпа развалилась. Улица, к счастью, стала шире, и Глебов со своими очутился прямо перед воротами.

— Олсуфьич, стреляй в них! — крикнул Севастьян. — Сейчас они побегут!

Ни слова не прозвучало в ответ, но один за другим из-за забора громыхнуло несколько выстрелов.

Толпа с утробным ревом подалась назад и хлынула по двум узким улочкам прочь от осажденного дома.

Севастьян махнул саблей:

— Ребята, бегите вдоль забора. Кого увидите — всех крошите, не разбирайте, не щадите никого!

Разделившись надвое, солдаты бросились выполнять приказание своего командира.

— Не открывай ворот, — крикнул Севастьян осажденному Флору.

— Глебов, это ты? — спросил Флор после короткого молчания.

— Конечно! — был ответ. — Что здесь происходит?

— Чума! — кратко отозвался Флор. И в свою очередь поинтересовался: — Сколько с тобой человек?

— Восемь! — сказал Глебов. — А кроме того, Иона и…

— И Урсула, — добавил Иона, видя, что Севастьян затрудняется, подбирая правильное слово, которым назвать карлицу.