— Восемь! — сказал Глебов. — А кроме того, Иона и…

— И Урсула, — добавил Иона, видя, что Севастьян затрудняется, подбирая правильное слово, которым назвать карлицу.

— И Урсула, — повторил Севастьян.

— Севастьян, здесь должна быть женщина, ведьма, — подал голос Лавр. — Ее зовут Соледад Милагроса. Она странная. Цыганка или испанка, порченая маврами. Если увидите ее — рубите сразу, не задумывайтесь.

— Понял тебя, — отозвался Севастьян.

Но сколько он и его люди ни рыскали по окрестным дворам, никакой цыганки они не увидели.

* * *

Когда Соледад вернулась в пустой дом, где прятались они с Георгием, она не обнаружила там ничего. Ни своего любовника, ни золотых монет, некогда принадлежавших Киссельгаузену. Флакон из-под колдовского эликсира валялся пустой на полу — надобности в нем больше не было, поскольку болезнь отступила, а в крови обоих заговорщиков противоядия было достаточно, чтобы не бояться никаких хворей.

— Проклятье! — Соледад плюнула себе в подол. — Ты заплатишь за это!

Она повернулась лицом к мутному оконцу и начала тихо петь, мыча сквозь зубы. Постепенно это пение наполнило для нее весь мир, и в дрожащем тумане, которым заволокло ее глаза, появилось смутное, смазанное лицо Георгия Сабурова.

Это лицо подрагивало, искажаемое болью, и Соледад улыбалась, видя, как он страдает. Для нее не было значения — причиняет она ему настоящую боль или же эта боль настигнет его в будущем. Главное — она существовала в мире и предназначалась для определенного человека. Для человека, который заплачет и будет горько каяться в том, что посмел предать Соледад Милагросу.

Она звала своего отца дьявола и умоляла его стать свидетелем собственного унижения.

— Он отверг мою любовь! — плакала Соледад огромными ядовитыми слезами. — Он не захотел подчиняться мне! Он самочинно сорвал цепи, которые я на него наложила! Как покарать его? Не золота мне жаль! Мне нужна покорная мне душа! Как быть, отец мой, как мне быть?

Она замолчала на миг, словно прислушиваясь, и из глубины ее источенного червями сердца поднялся образ большой змеи. Соледад тихо засмеялась. Ну конечно! Как она раньше не догадалась!

Она опустилась на колени и, раскачиваясь из стороны в сторону, стала выпевать новое заклинание, которое привезла из Испании.

Давным-давно ее учитель, Фердинанд — конечно, это было не настоящее его имя; истинное имя «Фердинанда» могли знать только посвященные очень высокой степени, — увез Соледад в пустыню. Это были сухие, выжженные солнцем, бесплодные земли, на которых проливались только кровь и пот. Просоленные страданием земли. Колючий кустарник рос на них и его листья были покрыты белым налетом. Даже пыль, что оседала на губах, имела здесь горький вкус.

Земля под ногами звенела при каждом шаге, как натянутая струна, и Соледад слышала в ее пении голос обманутой любви, голос одиночества и страдания, голос страха перед смертью и жажды умереть, уйти в инобытие.

Это возбуждало Соледад.

Она была тогда почти девочкой, и все ее естество содрогалось при мысли о том, что она может принадлежать мужчине. Прямо сейчас, на этой горькой, черствой почве.

И Фердинанд не обманул ее. Постоянно изменяющийся его образ дразнил ее. То она видела своего наставника согбенным старцем, то он представал перед ней рослым чернокожим красавцем с лоснящимся лицом; то вдруг стремительно бледнел, тучнел, превращаясь в плотного, хорошо кормленного северянина с рыжими волосами…

Непрерывно искажающаяся рука протянулась к женщине, пальцы — то черные, то белые, то гладкие и сильные, то сморщенные и тощие, — ухватились за ее одежду и спустили рубашку так, что тело Соледад обнажилось до пояса.