– Мой мозг не продается! – отрезала Локон.

– На этот раз я хотел спросить насчет рук. У тебя великолепный почерк. – Улаам улыбнулся, демонстрируя нечеловеческое количество зубов.

Он однажды поведал мне, что сверхширокая улыбка оказывает на людей сверхуспокаивающее действие. Все еще теряюсь в догадках, всерьез это было сказано или в шутку.

– Руки тоже! – рявкнула Локон. – Улаам, запомните: ни колени, ни уши, ни какие-либо другие части тела я вам не продам! Ни за что на свете!

– Мм… Закалка морем определенно пошла тебе на пользу, – сказал Улаам. – Помню, при нашей первой встрече ты заметно тушевалась и боялась мне отказать.

– Я ничуть не изменилась. Просто я в отчаянии.

– В еще большем, чем в первые дни?

Локон помедлила с ответом, вспоминая, как привыкала к жизни на пиратском корабле. Что ж, в те ужасные деньки она тоже пребывала в отчаянии. Более того, считала себя настолько отчаявшейся, насколько это вообще возможно.

Но в этом, скажу я вам, ничего удивительного нет. Принцип точно такой же, как в тренировках с гантелями: чем дольше пребываешь под гнетом отчаяния, тем больше его можешь выдержать и тем меньше останется сил для других эмоций, вроде неловкости.

– Ладно, все равно предложить мне пока нечего, – сказал Улаам. – А тебя ждут дела. Кстати, ты уверена, что команда поддержит бунт?

– Почти уверена, – ответила Локон. – Так уж вышло, что Салэй и остальные принимают меня за Королевскую Маску.

– Ну и ну! – удивился Улаам. – Как тебе это удалось?

– Случайно, – поморщилась Локон. – Почему-то, когда я говорю правду, все считают, что я лгу, хотя лгать я совершенно не умею.

– Мудрые слова, девочка, мудрые слова, – встрял я в разговор. – Скажи-ка, ты уже слышала мой последний стих?

– Прошу прощения, но я, пожалуй, отключу уши на пару минут, – сказал Улаам.

– Что? Зачем?.. – спросила Локон, которая, на мое счастье, подобными физиологическими трюками не владела.

В отличие от Улаама, она была простой смертной, и отключение ушей для нее означало бы полную потерю слуха.

– Стих про крестьянина и луковицу тюльпанную, – продекламировал я. – Жил-был крестьянин, и был у него клубень. Он шел мимо дуба, держа в кармане руку. Штаны спустил: нужда – такая штука… А клубень упал, вот и вырос поддубень.

О боги! О шестнадцать Осколков Адональсиума! Во что я превратился?

– Какое… милое стихотворение, – сказала Локон.

Для девушки, которая утверждает, что совершенно не умеет лгать, сейчас она солгала очень даже убедительно.

Вскоре Улаам привел себя в чувство и присоединился к разговору.

– Вот это да! – воскликнул он. – Локон, я впечатлен! И что, совсем без ушных кровотечений? Интересный феномен… Ну да ладно! Могу я быть еще чем-нибудь полезен?

– Пожалуй, нет, – ответила Локон. – Но вы уверены, что не желаете принять участие в нашем бунте?

– Увы! – сказал Улаам. – Могу при необходимости оказать тебе медицинскую помощь. Более серьезное вмешательство я считаю недопустимым.

– А вас не пугает мысль утонуть в Багряном море? – спросила Локон. – Ведь чем дольше мы находимся в этих водах, тем больше вероятности пойти ко дну. Если это случится, вы разделите судьбу остальных.

– Вероятности, предположения… – отозвался судовой врач, направляясь к трапу, ведущему на жилую палубу.