«На камнях, мисс», — ответила Рози, медленно поворачиваясь перед зеркалом.

«На камнях? Что ты имеешь в виду?»

«Да будет вам, мисс, уж не хотите ли вы сказать, что не бывали на Калли?»

«На камнях» — только кокни может употребить такое замечательное выражение.

Всякому, кто побывал на Каледонском рынке в эпоху его расцвета, это выражение моментально освежит память, и он словно воочию увидит покупателей, медленно обходящих заполненные хламом торговые ряды. Кто-то из них задерживается у одного прилавка, кто-то торгуется у другого. Одни ищут Рембрандта, другие — шубы, не менее ужасные, чем шуба неведомой мне Рози.

4

Вид усеянного голубями здания Британского музея всегда пробуждает во мне самые приятные воспоминания. Эта огромная мрачная сокровищница искусства, в которой всегда царит торжественная атмосфера, напоминает гигантский и таинственный древний храм. В молодости я приехал в Лондон, чтобы зарабатывать себе на жизнь. В те годы я посещал Британский музей в свободное от работы время, то есть либо в субботу днем, либо по будням, в обеденный перерыв. В том и в другом случае залы музея всегда были заполнены посетителями. Зайдя в любую столовую неподалеку от Грейт-Рассел-стрит, я поспешно проглатывал сэндвич и мчался в музей, чтобы побродить по Египетскому и Греческому залам.

Не могу вспомнить когда и при каких обстоятельствах, но мне удалось познакомиться и подружиться с выдающимся египтологом, сэром Эрнестом Уоллисом Баджем. В чем-то он вправду был вздорным и грубым стариком, хотя лично я никогда не мог понять, чем он заслужил свою дурную репутацию, поскольку ко мне он всегда относился по-доброму. Сам того не подозревая, я, должно быть, часто испытывал его терпение, досаждая вопросами в маленьком кабинете по соседству с залом мумий. Именно здесь он написал большинство своих научных работ. Изменяя своим правилам, он неизменно был ко мне добр и всегда приходил на помощь. Помню, однажды я то ли написал, то ли сделал нечто, вызвавшее раздражение женщины, которая в то время имела большое влияние в Лондоне. Бадж погрозил мне пухлым пальцем и торжественно изрек: «Запомните, мой мальчик, у молодого человека, который сам себе прокладывает путь в этом мире, не может быть более опасного врага, чем богатая женщина с хорошей кухаркой».

Седой и очень полный, он неуловимо напоминал то ли Труляля, то ли Траляля. Обычно он носил сюртук и цилиндр, но сюртук явно нуждался в чистке, а цилиндр смахивал на черного кота, старого и шелудивого. Мне очень нравилось встречать Баджа по утрам, когда он шел в музей, чтобы с новыми силами приступить к какому-нибудь переводу с коптского или к Книге Мертвых. Помню, он любил стоять во внешнем дворе музея с мешочком гороха в руке, а вокруг него кружились голуби, некоторые садились ему на плечо. Кроме того, он души не чаял в музейном коте.

Уоллис Бадж с ног до головы был человеком девятнадцатого столетия. При нем таким был и весь Британский музей. Тогда никому и в голову не приходило отправить часть экспонатов в запасники: все, что имелось, было выставлено в залах. В последние годы Британский музей более критически оценивает свою коллекцию и выставляет лишь самые лучшие экспонаты, а менее значительные произведения хранятся в подвалах, где их используют в качестве наглядных пособий для студентов.

Во время войны на долю музея выпали тяжкие испытания, которые он с честью выдержал. За год до войны были изготовлены сотни раскладных ящиков, все сокровища нации поделили на «портящиеся» и «непортящиеся». Когда началась война, все экспонаты этой огромной коллекции были упакованы и вывезены из музея. Некоторые отправились в сельскую местность, однако большая часть оказалась в тоннелях станции метро «Чэнсери-лейн», на глубине восьмидесяти футов под лондонскими мостовыми.